на двухэтажный особняк напротив. – А вы тут как очутились?
– Так и я – живу, – продолжал радоваться Сосновцев. – Пока, правда, в меблированной комнате, но это временно…
– Конечно, временно. Постепенно, я уверен, найдёте себе более достойное жильё. Получается, мы соседи? – Он довольно улыбнулся. – А чем собираетесь заниматься, уважаемый Андрей Павлович?
– Буду преподавать в Мальцевском ремесленном училище, что на Большой Мещанской.
– Рад за вас. Хорошее дело. Ну а досуг?
– Не знаю, пока. Нужно оглядеться.
– В этом я вам помогу, мой друг, – улыбнулся штабс-капитан. – Помните, вы обещали показать приёмчики, что так лихо применили против меня у оврага?
– Да, действительно, обещал… – Андрей несколько смешался. Честно говоря, за всеми событиями, что навалились на него, обещание как-то вылетело из головы.
– И не только приёмы, – Селивёрстов тронул его за плечо. – Чувствую, нам будет, чем заняться!
В отставнике Андрей нашёл родственную душу. С неподдельным воодушевлением Селивёрстов таскал Сосновцева в манеж, в фехтовальные и спортивные залы, в тир. Любимой его одеждой оказались полувоенный френч, галифе, и высокие офицерские сапоги. В день первой встречи он направлялся в гости, лишь этим объяснялись сюртук и штиблеты.
На стрельбище Андрей открыл для себя ещё одно развлечение. Раньше пулевой стрельбой он не увлекался. В армии сдавал необходимый стрелковый минимум, но гораздо больше времени отводилось строевой подготовке и политзанятиям. А то и на строительстве генеральской дачи приходилось потаскать раствор денёк-другой. И случалось это не так редко. Поэтому до оружия солдатиков допускали строго по расписанию.
Зато в тире при офицерском собрании, для «своих», имелся целый арсенал и Селивёрстов с удовольствием показывал и рассказывал, а Андрей слушал и рассматривал образчики здешнего оружия. Револьверы, коих было большинство, поражали разнообразием марок и моделей: американские кольты и смит-вессоны, легендарные наганы, живо напомнившие фильмы о гражданской войне, прочие модели – бельгийские, французские, немецкие. Многих он не знал, не слышал о таких и даже не догадывался, сколь изобретателен человек в изготовлении орудий убийства себе подобных.
С особым восхищением Сосновцев накинулся на знаменитый «Маузер К-96», пистолет большевистских комиссаров и красных балтийский матросов. Брал в руку, покачивал на ладони, целился. Оружие было тяжёлым, но порождало ощущение силы и мощи, несравнимое с каким-нибудь малюсеньким браунингом.
– Что ж мы всё смотрим, Андрей Павлович? – воскликнул штабс-капитан. – Сейчас возьмём патронов да постреляем от души! Это занятие мужское, достойное. Каждый мужчина – воин, каждый должен уметь постоять и за Родину и за себя.
– Да, за Родину постоять, это дело святое. Иногда мне кажется, Никодим Митрофанович, что умение драться может понадобиться многим подданным империи. И в недалёком времени…
– Я понимаю, о чём вы, – неожиданно резко прервал Селивёрстов. – Появление визитёров с некоторых пор наложило на нашу жизнь особый отпечаток. Ну действительно, рядом находятся люди, знающие всё наперёд. От такого, знаете ли, оторопь берёт и мороз по коже. Когда-то подобными знаниями могли похвастаться разве что оракулы, да великие провидицы навроде Кассандры. А ныне… Потому появляются в обществе всяческие слухи, сплетни, пересуды. И более всего – о войне. Вы ведь это имели в виду, Андрей Павлович? – Он строго посмотрел на Сосновцева. – А в противники нам прочите германцев?
Андрей замялся. Прямого закона, запрещающего делиться знаниями, коль скоро они не несут опасности монархии или государству, в империи не было. Но Постышев при первой встрече ясно дал понять – никаких прогнозов, а тем более пророчеств, от визитёров здесь не примут. И даже нежелательно это крайне – пророчествовать. Такой подтекст отчётливо прозвучал в словах специального агента.
Да, Правовая коллегия в лице Главного Эксперта не признала в Сосновцеве носителя опасных знаний и идей, разрешила ему ассимиляцию и проживание в империи с условием, что он займётся простым и праведным трудом. Но так и перейти в разряд нежелательных элементов недолго, если кричать на каждом углу о грозящих бедствиях. Не зря Селивёрстов помянул греческую вестницу несчастий, и чем всё для эллинов закончилось – хорошо известно.
И вдруг перед внутренним взором ясно встал бугристый лёд, чёрная, крутящаяся водоворотами стылая вода промоины, и крик: «Андрюха!.. Помоги!..»
Тогда он тоже не смог принять решения, промедлил, испугался, и друга унесло под лёд. Иногда приходило в голову, что и парашютом, и планеризмом он увлёкся не просто так. Сидело где-то в подсознании стремление доказать самому себе, что он не трус. Что он способен шагнуть в проём самолётного люка, в свистящие и непердсказуемые воздушные потоки. Или воспарить в небо на хрупкой конструкции дельтаплана, и всё ему нипочём. Лишь бы не услышать опять того жуткого крика, мольбы о помощи…
Он гнал от себя такие мысли. Случилось непредвиденное, несчастный случай. От него ничего не зависело, он не смог бы помочь другу, только провалился бы в ледяную воду следом. Но в трудные, опасные моменты жизни появлялся перед глазами тот заснеженный берег, и та бурливая,
