затягивающая вода.
– Поймите меня правильно, геноссе, – решительно начал Сосновцев. В школе ему преподавали немецкий язык, в отличие от повального и повсеместного изучения английского, и поэтому на язык порой подворачивались немецкие обращения. – История имеет особенность повторяться и без чудесных провалов человека во времени. Я слежу за тем, что твориться в мире, и уверяю вас – так уже было. И начиналось исподволь, в начале века тоже никто не думал о войне. Но в Европе неспокойно, политические расклады устраивают не всех игроков, а тенденции таковы, что обиженными и ущемлёнными чувствуют себя как раз немцы…
– Но у нас с Германией хорошие отношения, – возразил Селивёрстов искренне. – Готовятся русско-германские переговоры, напряжённости в дипломатии нет. С чего вы взяли, что всё это может вмиг перевернуться?
– Не вмиг, постепенно… – подыскивал слова Сосновцев. – Но даже если не брать в расчёт, что я попал к вам из будущего, если принять, что история может изменить свой ход, а события будут происходить совершено по-другому, даже тогда простой анализ показывает…
– Анализ показывает, дорогой друг, что у кормила власти в империи стоит мудрый монарх, и рядом с ним умные и дальновидные помощники. Право слово, давайте не будем о политике. Решать государственные вопросы найдётся кому и без нас. Давайте лучше потренируемся в стрельбе. Ну-с, берите оружие. Что вам любо, маузер? Милости прошу. Вот и патроны…
Селивёрстов показал, как загнать десять патронов в пистолет. Сосновцев молча смотрел, как это делается. От разговора остался неприятный осадок. Никого он здесь ни в чём не убедит, это ясно. Что ж, время ещё есть. Доживём до русско-японской войны, поговорим снова. Может быть, к его словам отнесутся более серьёзно…
Они вышли к рубежу огня. Изготовились. Неожиданно Селивёрстов проговорил:
– Вы взрослый человек, Андрей Павлович, должны понимать, что визитёра, даже если Коллегия признала его безопасным для общества, совсем без пригляда не оставят. Прикрепляют к такому человеку кого-то вроде куратора. Николай Афанасьевич попросил об этом меня, и наша встреча была не совсем случайной. Такое не принято говорить, и инструкциями это не рекомендуется, но мне неприятно с вами лукавить. Вы мне симпатичны, право слово. Поэтому впредь прошу вас подобные беседы со мною не затевать.
И поднял револьвер.
Настрелялись они вволю. Опробовали и револьверы, и пистолеты. Не обошли вниманием и трёхлинейку Мосина. Селивёрстов только похохатывал, глядя на Сосновцева – наша косточка. Вот это нашёл он себе приятеля! Сосновцев тоже успокоился. Стрельба разрядила, сняла напряжение. Куратор, так куратор, решил он для себя. Вообще говоря, мера вполне логичная, странно, если бы о нём вот так взяли, да забыли. Бултыхайся сам, как хочешь. Так что, будем дружить, осваиваться в новом времени, а там видно будет.
В манеже успехи Андрея оказались намного скромнее. Взобраться на лошадь у него получалось, но вот потом приходилось прилагать массу усилий, чтобы удержаться в седле. До джигитовки ли тут?
А вот фехтование понравилось. Ни о какой классической итальянской школе речи не шло, для её освоения нужны годы, но Селивёрстов объяснил новому товарищу, что есть собственно фехтование – приёмы с отточенной техникой, постановкой ног, корпуса, рук и прочая. С экономными движениями в нападении и защите, где все рассчитано и отработано до миллиметра. А есть рубка, где на первое место выходят напор, сила, тяжесть оружия. И ловкость бойца.
Андрей, научившийся владеть своим телом и в рукопашном бою, и при полётах на дельтаплане, быстро оценил преимущество такой манеры ведения боя. С рапирой он лишь слегка поиграл, восхитился изяществом оружия, но быстро отложил в сторону. А вот сабля пришлась ему по вкусу. Тяжёлый клинок со свистом рассекал воздух, с одного удара разваливал пополам крепенький кочан капусты. Это было оружие настоящего мужчины. Недаром к парадной форме жандармов придавалась сабля – это был не только символ…
Никодиму Митрофановичу рукопашный бой, коим худо-бедно владел Сосновцев, не понравился. Больно много выкрутасов, заявил он, и остался верен любимому аглицкому боксу. Но помочь Андрею овладеть искусством саблиста согласился, и теперь Андрей регулярно появлялся в фехтовальном зале. Упражнялся с оружием, или проводил тренировочные бои с наставником на эспадронах.
Работа в Мальцевском ремесленном училище много времени не занимала. Сосновцев проводил несколько уроков с молчаливыми, старательными отпрысками из небогатых семей, мечтавшими стать столярами и плотниками. Мальчишки, сопя, выполняли чертежи, Андрей поправлял, ставил оценки, да и отпускал недорослей восвояси. Основная их учёба происходила в мастерских, под присмотром опытных мастеров.
А вот вторая половина дня полностью принадлежала Андрей, и он проводил всё своё свободное время со штабс-капитаном. Это устраивало Сосновцева. Ну к кому бы он ещё пошёл в этом чужом для него мире? Не к Постышеву же, право. На чашку чая. А Селивёрстов водил Андрея по Владимиру, показывал старинный город. Досуг его был неограниченным, знания о родном городе – энциклопедическими. Всё складывалось как нельзя лучше, но однажды…
Как-то в воскресенье, Андрей уговорил-таки Никодима Митрофановича сводить его к эллингам. Аэродром располагался за Солдатской слободой, севернее Вокзальной рощи. Это была закрытая зона, а вот в стороне, за Стрелецким оврагом, власти выделили поле для любителей планеризма и прыжков с парашютом. Место это во Владимире называли авиапарком, и открыт он был лишь по выходным. Серьёзно парашютизмом или планёрами здесь не
