2
Гриша Суходолов не удивился особо и не испугался, когда увидел на тропе черную голову, потом красное, распаренное лицо следователя, который, осыпая камни, карабкался вверх, на просторную площадку, где так славно сиделось, откуда виделось широко и далеко. Последние шаги Ольшанский делал с особой натугой, он оступался на скользком курумнике, катился вниз, цепляясь руками за что попало, и широко растворял рот. Гриша не двинулся с места и не помог сыщику преодолеть сыпучую крутизну, только показал на мох рядом: садись, коли пришел (я тебя не звал, правда!) и не отрывай от дела. Следователь порядочное время отдувался, тер потную шею платком, приглаживал волосы ладонями и старался унять в своих глазах разноцветное мельтешенье - оно возникает, как утверждают сведущие люди, у тех, кто имеет повышенное или пониженное кровяное давление. 'Надо бы, - подумал следователь, - врачу показаться, что ли?..'
Бухгалтер спросил, не оборачиваясь:
- Сколько же тебе лет?
Ольшанский собирался пресечь этот фамильярный тон (ни 'здравствуй', ни 'прощай' не сказали друг другу, а уже на 'ты' обращается, деревня!), но сдержался и ответил с суровостью:
- Тридцать лет. И что же дальше, товарищ Суходолов?
- Дальше ничего. Меньше зад в кабинетах просиживай - ожирел ты: питаешься в усладу себе, двигаешься мало, вот потому и дряблый.
Питался Ольшанский в столовых, где, как известно, пища некалорийная и щи жидкие, от того реплика бухгалтера, произнесенная с некоторой брезгливостью, была, конечно же, обидная, но ради конечной цели пришлось опять сдержаться и промолчать. Когда мельтешенье в глазах потихоньку улеглось, следователь заметил, что перед бухгалтером, прислоненный к березке, стоит квадратный лист фанеры или картона довольно большого размера, закрашенный черным, и ничего на том листе сперва не было, потом вдруг картон поголубел, а по голубизне промережились белые пятна, сразу стало ясно: это - небо в облаках, они плыли, облака, пухли, собирались шарами, растягивались и тоньшали, растворяясь, будто сахар в воде, и снова клубились, сбиваясь в стаи.
'Так, - Ольшанский привычно анализировал ситуацию. - Этот тип кино с фанерки не впервой смотрит, он уже привык смотреть. Отвлекается на посторонние разговоры. Это, значит, первое. А второе? И - второе: откуда извлечен странный аппарат, изображающий облака?' Обычно следователь по особо важным делам ограничивал себя для начала как минимум двумя наводящими вопросами. Картонка показывала уже вершины гор, закрытые снегом и льдами, которые гнездились между складками ржавого цвета: лед спускался изломанными дорожками к самому изножью гор. Гришина техника показала следом реку, неширокую и в весеннем буйстве. Река петляла по ущельям, кипела на водопадах, выкатывалась на плесы и замедляла бег. 'Ничего себе речка, средняя узкая и местная, видать, протекающая где-то поблизости, во всяком случае не в европейской части страны - там другая вода, спокойная. Ага, вот и человек! Вполне живой - шевелится!'
Крупным планом возникло лицо, и Ольшанский мог биться об заклад, что лицо знакомое. 'Где я его видел?'
Гриша Суходолов засмеялся и хлопнул по колену ладошкой:
- Явление Христа народу! Никита Лямкин собственной персоной пролупился. Рыбачит, поди? Так и есть - рыбачит, пескаря таскает. Окромя пескаря, сейчас ничего не возьмется. Ну, Федя, ну дает!
- Какой такой Федя? - поинтересовался Ольшанский вкрадчивым голосом и, вытянув ногу, полез в карман брюк за сигаретами.
- Ты сидишь и сиди! - бухгалтер суматошно замотал головой, снял кепку с головы, вновь надел ее, нахлобучил до глаз и махнул рукой в сторону незваного соседа. - Отстань, не до тебя!
- Так кто же такой Федя?
- Не знаю никакого Феди! Гляди, поймал Никитка-то. Гальяна, кажись, выволок. А что, гальян - тоже добыча.
Ольшанский торопливо закурил, из-за плеча Суходолова тоже вперился в экран телевизора, произведенного той же, наверно, фирмой, которая путем неисповедимым наградила Покровский магазин товарами культурно-бытового назначения из расчета по единице на живую душу.
Никита Лямкин сидел возле коряжины под старой ивой, вдали была деревня, отчетливо виднелась крайняя изба, сложенная из бруса, новая, из печной трубы над шиферной крышей клубами валил дым и рассеивался. За спиной Лямкина рядком сидели собаки и зевали. Рыбак был хмур и сосредоточен, несколько кривых удилищ,, вырубленных второпях, были воткнуты в черный ил у самой воды. Лицо Лямкина приблизилось, приблизились серые глаза, печальные. Бухгалтер покрутил головой и вздернул плечи, собираясь сказать что-то значительное, но не сказал, оторопев: изображение вдруг закачалось, выгнулось пузырем, будто оконная занавеска под ветром, вроде бы задымилось и стерлось. Некий голос четко сказал:
- Система ээ-э... отрабатывается. Ждите продолжения. - Я усек, - ответил Гриша Суходолов. - Будем ээ-э... ждать. Спасибо за внимание.
Следователь Ольшанский загасил сигарету и, не скрывая своей решительности, приступил к допросу по всей форме:
- Где взял?
- Чего где взял? - Суходолова ничуть не насторожил официальный тон. следователя, не встревожил пронзительный его взгляд и сведенные к переносью брови. Ольшанский даже сощурился на один глаз, он будто смотрел на мушку пистолета, наметив жертву. - Чего где взял?
- Это.
- Телевизор что ли? Нигде не брал, пришел с работы - лежит себе на столе, вчера футбол показывал, 'Динамо' (Киев) - 'Арарат' (Ереван). Четкость, ну прямо удивительная: каждый волосок видать.
- Какой еще волосок?
- На голове волосы, товарищ юрист. Не все футболисты лысые. Кипиани лысый был, да еще Старухин из донецкого 'Шахтера'. Голы он забивает. Иногда. Старухин. Нигде не брал, пришел - лежит, притронулся - показывать начал. Там ни кнопок, ни переключателей. Фирма не наша, конечно, хотя сзади Знак качества стоит. И город есть, адрес, значит, завода-изготовителя. - Гриша Суходолов почесал подбородок, губы его поползли вкось в лукавой улыбке. - Атлантида.
- Какая еще Атлантида? - Ольшанский начал подниматься, рука его, которой он оперся о землю, подвернулась, он ткнулся в мох лицом, съехал с тропы, лежа на животе, встал на карачки, опять съехал, красный мотоциклетный шлем, пристроенный в нишке под скалой, был сдернут с места и покатился вниз. Шлем, подпрыгивая, гремел, как несмазанная телега, пока не задержался в кустах.
- А все кабинетная жизнь? - назидательно сказал главбух. - Сырой ты. И - глупый.
- Не сырой я и не глупый? - 'Ольшанский сдернул пальцем с лица мусор, прилипший к твердой щетине (побриться не удалось?) и подступил к Суходолову ближе, готовый, кажется, в случае чего и подраться. На некоторое время оба забыли про телевизор и про Атлантиду.
- А я говорю: глупый и сырой!
- Ты мне Ваньку не валяй, крыса канцелярская, ты мне на вопросы отвечай!
- Ты как со мной разговариваешь, сыщик недоделанный? Думаешь, не слышал и не замечал, что ты за мной едешь, из-за кустов зенки пялишь, тоже мне - Шерлок! Мы и не таких видели. Я не преступник, чтобы тут перед тобой распинаться. Зарядкой утром занимайся - брюхо хоть растрясешь, байбак!
Ольшанский перед такой неистовостью и словесным напором даже слегка растерялся и стал часто дышать носом, вздымая и опуская черные свои брови.
- Ты потише, Суходолов, ты поаккуратней!
- И ты поаккуратней!
- И не заправляй тут мне всякое.
- И не заправляю - говорю, как оно есть.
- Мне истина нужна.
- Мне тоже истина нужна не меньше, чем тебе.
- Вот ответь мне, - следователь воздел указательный палец и прищурил один глаз, - почему ты здесь?
- Как это - почему? Где хочу, значит, там и сижу. Тут моя Родина, если хочешь. Я родился во-он в том доме, где сейчас путевой обходчик живет, ему дом-то отец мой в свое время задешево продал. Хороший дом! Я тут детство вспоминаю. - Гриша рукой спрятал под кепку свой рыжеватый чуб, напоминающий виноградную лозу, и нацелил палец, тоже указательный, в сторону хуторка, огни которого высматривал следователь по особо важным делам из вагонного окна скучными командировочными ночами. - Понял? А гора, вот эта гора, где мы теперь сидим с тобой, называется Монашкой. Есть еще вопросы? Я тут детство свое вспоминаю, понял!
- Не совсем.. Детство можно, например, в кровати вспоминать, за столом, на скамейке. И так далее. Детство - оно всегда с нами.
- На работе; за своим, значит, столом я сальдо-бульдо свожу. Это ты за столом воспоминаниям предаешься, потому и живот наел, я же добросовестно исполняю свои обязанности, я - патриот колхоза.
- Ты мне лапшу на - уши не вешай, Суходолов, ты же не хуже мен' понимаешь; что события, последних недель в вашем селе выходят из ряда вон. Если то мистификация, то гениальная, а на гениальную мистификацию ты, например, не способен.
- Так уж и не способен?
- Фантазии, у тебя. не хватит на такие шутки. Это - первое.
- А второе?
- Второе? Возможностей у тебя нет. Технических возможностей. Ты же не изготовишь в срочном порядке полторы тысячи штук транзисторов и телевизоров новейшей конструкции. Кстати, дай-ка я поглажу, кто и как Лямкина демонстрировал. - Ольшанский без разрешения взял черный аппарат в виде картона, прислоненный к смородиновому кусту. Суходоловский аппарат на поверку оказался нелегким и совсем не плоским. - Ты, говоришь, про Атлантиду написано?
- Смотри, увидишь там.
На верхнем правом углу было и впрямь написано: 'г. Атлантида, 1983 г., май.' Рядом и чуть ниже этой строчки стоял пятиугольник - Знак качества. Ольшанский закрыл глаза и покачал черный телевизор на руках, прикидывая, сколько же он весит? Килограмма, наверно, четыре он весил, не меньше.
- Наверняка безламповый, а?
- Наверно, - ответил Гриша Суходолов и равнодушно кинул вниз камешек. - Японцы делают без ламп, мы - отстаем.
- Мы отстаем. Но не японская же это штука, как ты думаешь?
