— Жив! — ликующе крикнул Ваня.
Леонтий отметил, что Ванька не поменял свою одёжу на джунгарскую, ходил в истрёпанном, нехорошо забросил себя и оброс мягкой щетиной.
— Не робей, выручим, — ободрил его Леонтий.
Ваня в плену затосковал. Он был совсем один, всех прочих пленников ещё весной Онхудай увёл за собой в Кульджу. В Доржинките жили русские невольники, взятые степняками в набегах, но эти люди держались от Вани в стороне: они давно остепнячились, обасурманились, завели узкоглазых жён и детишек и забыли русскую жизнь. Они покорились судьбе и не желали травить душу воспоминаниями, Ваня был для них чужим. А непокорных невольников не было: рано или поздно они убегали из юрги, или погибали под плетями, или уходили на продажу в Хиву и навеки исчезали в Азии.
Без всякого дела день за днём Ваня уныло слонялся по Доржинкиту, наблюдая за работой гончаров, кожевников и ткачих. Он смотрел, как сушат аргал, как доят верблюдиц, как объезжают жеребцов, как гонят тарасун. Любопытнее всего было у дацана, где сновали лысые монахи в жёлтых хламидах; здесь стояли дуганы из крашеных кирпичей и высились пугающе огромные глиняные башни-субурганы; ветер трепал цветастые флаги на шестах. Монахи проводили какие-то свои непонятные службы, пели, дудели в дудки и бряцали медными тарелками. Может, это и увлекло бы Ваню, но он думал только о возвращении. Он не сомневался: Касым сделает всё, чтобы выкупить его; но уцелеет ли сам Касым среди опасностей степи?.. Ваня хотел домой. Хотел начать всё сначала — и службу свою, и дружбу с Ремезовыми, и любовь с Машей. То, что произошло в гишпедиции, было неправильным. Ваню мучило ощущение, что прошедший год был завален и загромождён каким-то хламом, каким-то безобразием: нелепыми и страшными событиями, чудовищными уродствами судьбы. И сам он был дурак со своими обидами, надеждами и постыдным, недостойным рвением к почестям.
И вот сейчас он увидел Леонтия — и душа перевернулась. Господь его помиловал? Господь выпускает его из темницы?..
— Я привёз выкуп за пленника, — сказал Леонтий и поднял кожаный кошель с золотом. — Пятьдесят лянов золотым песком.
Леонтий, конечно, узнал зайсанга Онхудая. Этот жирный степняк рубил головы бугровщикам на вершине кургана с раскопанным погребением.
— Почему пришёл ты, а не бухарец? — с подозрением спросил Онхудай.
— Бухарец собирает деньги за свою жену. Ему твой пленник не нужен. Он доставит свой долг тебе в Доржин-кит зимой, когда поведёт обоз.
Онхудай разозлился. С золотом Касыма он хотел прямо от ханаки отправиться в Кульджу, чтобы купить милость контайши, а бухарец отложил выплату! Онхудай мрачно размышлял, выискивая, в чём подвох. И откуда ему знакомо лицо этого орыса? Онхудай, прищурившись, зорко вгляделся в Леонтия. Это же бугровщик, которого он чуть не казнил в прошлом году!
— Я видел тебя! — Онхудай ткнул пальцем в сторону Леонтия. — Я не верю тебе! Ты грабил могилу! Ты кто? Назови себя!
— Леонтий Семёнов сын Ремезов, — с достоинством сообщил Леонтий. — Мой батька — старый Ремез. Его вся степь знает. И я — не вор. Могилу я грабил по приказу губернатора, нойона по-вашему, а не по своей воле.
— Старый Ремез? — удивился Онхудай.
Его дед Аблай дружил с каким-то Ремезом. Тот Ремез привёз деду в дар священную кольчугу великого русского батыра Ермака. Аблай дал ей имя — Оргилуун. Священную кольчугу просил у русских ещё прапрадед Байбагас, но ему русские ничего не дали, а вот Аблаю — дали. И оба они, Аблай и Ремез, спрятали железную рубаху где-то в степи. Только они знали, где.
— Твой отец — Улия? — спросил Онхудай.
Его кровь загорелась от предчувствия добычи.
— Ульян, — поправил Леонтий. — Это мой дед.
Онхудай понял: вот что он подарит контайше! Оргилуун — знаменитый доспех орысов! Такой подарок куда ценнее изумрудов и пушек!
— Я передумал отдавать тебе пленника! — заявил Онхудай.
Степняки, что окружали зайсанга, услышав такие слова, сразу встряхнулись и опустили пики, нацелив их на всадников Леонтия.
— А уговор? — опешил Леонтий.
— Я меняю цену! — ухмыляясь, сказал Онхудай. — За пленника ты отдашь мне броню Ермака! Твой род должен знать, где она спрятана!
— Так нельзя! — гневно воскликнул Ваня.
Один из джунгар ударил его в спину тупым концом пики.
— Погоди, зайсанг!.. — рассердился Леонтий. — Как же можно?..
— Будущим летом, когда пройдут найры, я привезу пленника на устье ручья Карагол! — Онхудай тронул свою лошадь, и она попятилась. — Запомни мои слова, Ремез! Привези железную рубаху на Карагол после най-ров!
Степняки поворачивали коней. Леонтий молчал, поражённый.
— Поклонись Маше, дядя Левонтий! — в отчаянье закричал Ваня, и джунгарин снова ударил его в спину тупым концом пики.
Степняки засвистели, заулюлюкали, раззадоривая себя, и поскакали прочь, опасливо оглядываясь на всадников Леонтия. Ваню снова увозили в плен. Холодная синяя степь простиралась во все стороны, не имея ни конца ни края. Перед ханакой дымил, угасая, маленький костерок.
— Ну и пособил же я Касыму… — снимая шапку, пробормотал Леонтий.
