Тим смотрел на графическую реконструкцию окружающего их ближайшего космоса, на фрагмент общей галактической карты справа, ощущал выдвижной адмиральский мостик под ногами, который опустил его на уровень ниже, чтобы все его движения могли видеть те, кто не займут места в этом пустом корабле. В голове стоял гул, тело потряхивало.
Слова доходили сквозь толщу воды до Тима, для которого уже не оставалось воздуха. Чага дышал, но ему было неуютно от толкающегося в его сознании капитана Граува, от голограмм, ожидающих чьих-то команд, от того, что Хозяин оставил его одного на командном мостике.
– Я не могу… – всхлипнул он беспомощно.
– Командуй немедленно, – взревел Ирт.
Голос изоморфа смешался с боевыми командами памяти, и в голове взорвался тягучий пузырь. Воздух хлынул в легкие Тима.
– Нет, – прошептал он, с трудом, сквозь плотную муть выныривая наверх. – Корабль никуда не полетит.
Голограмма космоса исчезла.
И Ирт прыгнул на него, сбивая с ног. В ту же секунду мир вокруг капитана Граува исчез вместе с сознанием.
Баккара
Трехликая венецианская маска входа в Забытый Театр полыхала красным всего-то в десяти шагах, но Ларский остановился, наклонился и стал стряхивать невидимую пыль с подола сюртука. Он натянул его специально, чтобы сегодняшний поздний вечер провести прилично, а не отправиться в загул по арткафе, который последнее время заканчивался номером с огромной ванной и тремя девицами, по большей части прекрасными китаянками. В них после пары часов знакомства смешливая стеснительность оборачивалась безудержной порочностью, и это сочетание пьянило лучше любого шампанского. Жизнь протекала сквозь пальцы приятнейшим образом.
После встречи с тараканом на Луне он бы к ним и поехал, но не после белого от ужаса Граува, самодовольного изоморфа, подключенной к ним системы слежения и Марры с его сигарами и упреками. Все эти события под конец дня совершенно сбивали с настроя покутить, как будто Ларский всем этим недоумкам морально задолжал и не имел никого права на чувственные развлечения, пока все вокруг страдают.
И черт с ними. У него пылился годовой абонемент в Забытый Театр, – развлечение для тех, кто хочет погрузиться в историю и почувствовать, что десятки тысяч лет назад жизнь была шершавой на вкус, иллюзии не способны никого обмануть, а от человека требовалось очень много фантазии, чтобы радоваться хоть чему-то. Хотя в те времена можно было продать годы за наркотическую зависимость. Сейчас – не выйдет.
Забытый Театр предлагал аутентичные древние и античные спектакли, поставленные практически без декораций. Точнее ими назывались тряпки, железные трубы, подпорки, диваны и всполохи света, которые в древности чего-то там оттеняли и выделяли. Все это Никиту забавляло. Он чувствовал себя гурманом, вкушающим прошлое из растрескавшегося от времени блюда. Хотя это тоже был своего рода самообман. Знания о древности и античности были жидкими, неполными, все подрастерялось, стерлось и додумывалось на каждом шагу.
Сюртук должен был настроить на достойное проведение вечера и раздражал своей скучностью и отсутствием даже малейших следов пыли. Ларский еще раз прошелся по подолу ладонью, чтобы замедлить неумолимое движение к ждущему его культурному досугу. Желание провести время достойно начало таять сразу, как только он поставил авиетку в парковочные стапели.
Неприятно тащить задницу к насмешливо изогнутым губам гигантской маски-входа. Стоит приблизиться, как рот распахнется в комической радости и обнаружит за собой темный, с золотистыми всполохами проход в театральный центр, где помимо Забытого Театра был десяток самых разных, и тогда повернуть назад станет еще сложнее.
Никита кинул взгляд через плечо. Радуга движущейся дороги делала крутой поворот и уходила за изогнутый угол здания, выстроенного словно из бархата. Ларский почесал кончик носа, затем медленно развернулся и отправился в обратную сторону.
Он уже знал, куда пойдет, хотя решил не думать об этом как о принятом решении. Ларский часто так поступал, не признавался самому себе в том, что на самом деле делает. Он просто шел не спеша по мягкой, плывущей под ногами дороге и рассматривал знакомые окрестности – флоотиры развлекательного комплекса на ближайшем к побережью лепестке Макао.
С высоты полета этот лепесток казался выпуклым, разросшимся разноцветными драгоценными слоями. Они были бледными, нежными, даже хрупкими, как и сама гигантская изящная линия полуострова. Когда-то Макао выглядел совсем иначе, но за долгую историю этого места низменных развлечений,
