– Бывает и такое, – согласился Дышкел. – Именно тупо смотрим. Потому что у нас нет многих необходимых инструментов для проникновения. И вопрос, опять же, упирается в деньги.
Выйдя из лифта, они очутились в украшенном всякой зеленью холле. На внушительных размеров двери сверкало: «Зал славы». За дверью действительно обнаружился обширный круглый зал. Его розоватые стены, высотой никак не меньше пяти этажей, были снизу доверху усеяны рядами небольших белых прямоугольных плит. Эти плиты блистали золотыми буквами. Правда, и свободного места оставалось еще немало.
– Архимед… Герон… Ипатия… – забубнил Спиноза. – Кеплер… Ньютон… Лоренц… Эйнштейн… Басов… Квакин… Мальцева-Воробьева… Монолос… Паламарчук… Матрикандиленди…
Стимс Дышкел подошел к стене и ткнул пальцем под нижнюю плиту с надписью: «Огел Донб. За эффект Огела Донба».
– Вот! Тут будут ваши имена, уважаемые маги, обещаю! – Он помялся и добавил: – Но не в этом квартале. Сами понимаете, конец года и все такое…
– Что ж тут не понять, – усмехнулся Аллатон. – «Все такое» – это неотразимый аргумент.
– И с ним волей-неволей приходится считаться, – подхватил Хорригор. Но не с усмешкой, а, скорее, наоборот. – И на том спасибо, уважаемый коллега.
– А вот благодарственные письма сделаем гораздо быстрее! – оживленно заверил Дышкел. – Сейчас вернемся ко мне в кабинет и набросаем текст. А я потом его подработаю, обговорю с коллегами, отдам на подпись президенту – и при ближайшем удобном случае мы эти письма вам вручим. Вероятно, уже в первом квартале следующего года. Это вопрос не просто решаемый, а даже как бы и вовсе не вопрос. Считайте, что письма уже у вас.
Маги переглянулись, и лица их стали еще больше напоминать пожухлую траву, выгоревшую под безжалостным солнцем.
А из воздушного разведчика раздалось:
Это прозвучало столь многозначительно, что Дышкел поднял глаза к темному диску и сказал:
– Мне ваше кредо, коллега, не представляется рациональным.
– Если это и кредо, то не мое, – возразил Спиноза. – Тютчев так советовал, древний поэт.
– В данном случае, стоит к этому прислушаться, – уныло изрек в пространство Аллатон.
А Хорригор вновь молча засопел.
Однако по возвращении в кабинет Стимса Дышкела он стал самым разговорчивым, внося все новые и новые поправки в текст благодарственного письма, сочинять которое принялся ученый. Так, формулировка «за мужество, проявленное в ходе экспедиции на Грендель» была расширена и приняла следующий вид: «За беспримерное мужество и исключительный героизм, проявленные в ходе первой научной экспедиции на таинственную и коварную планету Грендель». «Весомый вклад в развитие науки» преобразился в «бесценный и неизмеримый вклад в развитие всей мировой науки». Когда Хорригор с помощью Спинозы принялся дополнять и отшлифовывать фразу о значении этой экспедиции для Межзвездного Союза и безмерно благодарных потомках, Стимсу Дышкелу пришло сообщение о кочующем транспортнике Т-24СДР. С кораблем вновь на несколько мгновений восстановилась связь, и стало ясно, что он переместился из системы Тулунду в систему Ирко. Там его успела засечь одна из местных навигационных служб… и он вновь пропал неведомым образом, без Дыр и космоворотов.
На этот раз командир транспортника успел произнести больше слов, чем в прошлый раз. Кроме «слушаю, Мурманский», он сказал: «Апатит-твою- хибины-через-кордильеры-гиндукушем-по-эльбрусу-аж-тибет-твою…» – и связь прервалась.
– Так-так-так… – зачастил Стимс Дышкел, водя пальцами над своим рабочим столом. – И что мы теперь имеем, господа?
В воздухе над столешницей возникла сфера, искрящаяся точками-звездами. Дышкел продолжал пошевеливать пальцами, и рядом со схемой Галактики появились надписи:
«Грендель – Менпархо – 279,4 пк».
«Менпархо – Тулунду – 867,3 пк».
«Тулунду – Ирко – 625,9 пк».
