букварь, неровно переписанный тетей Фросей, а старшим над ним был поставлен совсем не отличник Васька Солдатов. Обидно, конечно, но не смертельно.
Через пару дней на первом уроке Роза взяла мою сумку и стала показывать ребятам, как правильно складывать школьные принадлежности. Похвалив меня за аккуратность, она отдала мне сумку, и в ней, к своему великому изумлению, я обнаружил… букварь, настоящий букварь с картинками. Вероятно, Роза просто забыла его вытащить. Я уже начал было открывать рот, как вдруг увидел, что Роза, приложив палец к губам, сделала большие глаза: «Молчать!» Я был потрясен, мысли в голове путались. А Роза, как ни в чем не бывало, стала нараспев читать текст, написанный на газете. Все повторяли, кроме меня и Васьки. Уши мои горели, а Васька молчал и косился на меня. А тут еще какую-то девчонку дернуло спросить звонким голосом:
— А по букварю с картинками мы сегодня работать будем?
Роза, вспыхнув, вздохнула:
— Ох, братцы-кролики, куда-то я его сунула — и не помню куда. Ну, ничего, найдется. А пока поработаем по букварю, который сделала для нас мама Владислава Леонова.
Она снова умоляюще посмотрела на меня, и этого взгляда я уже не мог вынести. Встал кособоко с букварем в руке и сказал, чувствуя, что проклятое заикание снова делает язык непослушным:
— Роза Ф-ф-федоровна! Вы его по ошибке мне п-по-ложили, с-случайно.
— Молоток! — громко сказал человек с боевой фамилией Солдатов.
Роза Федоровна (теперь она стала для меня Федоровна, а не свойской Розой) взяла букварь и быстро вышла, наклонив голову.
— Ну, заболела у человека голова, пошла уксусом виски тереть, — сказал Васька и хлопнул меня по плечу.
Вечером Роза пришла к нам в легком, засыпанном снегом пальтишке. С порога кинулась ко мне, обняла и заплакала. Мама, которой я все рассказал, тоже стала всхлипывать и повторять:
— Как же ты, как же, Роза, как же ты в туфельках! — И все совала ей в руки валенки, которые папа вчера раздобыл где-то для мамы.
Потом мы втроем пили чай с домашним мармеладом. Роза (ладно, пускай опять будет просто Роза!) сидела в маминых валенках и говорила, что ей никогда не было так тепло и уютно. Тут я брякнул, почти не запинаясь:
— А вы п-переезжайте опять к нам, веселее будет!
Роза расцеловала меня в обе щеки и пообещала «крепко подумать».
Когда она ушла, я сказал маме, что неплохо бы и телогрейку какую Розе добыть. Мама как-то очень внимательно и ласково посмотрела на меня.
Ну почему зимой время тянется так медленно, а летом летит, как стрела? Хотя летом и дни длинные, а все равно на игры дня не хватает. Зима же тянется и тянется, конца и края не видно. Мы уже и читать научились, и считать, и писать чернилами, и многое о жизни местной узнали — о нравах, обычаях, о народном поэте Джамбуле. Поэт это хорошо, но вот зачем казахи лошадей едят и пьют молоко кобылье, кумыс называется? Кое-что мы сами Розе рассказали, про паслён, например, — какие цветочки, какие ягоды, в каком котелке он у меня в эту зиму растет. Роза предупредила, что совать в рот все подряд очень опасно, особенно в незнакомых местах. На что Васька ответил, что мы не все сразу едим, а помаленьку, не дураки, чай. Раз не померли — значит, съедобное. Я вспомнил тыквенную кашу, но говорить о ней не стал.
Однажды Роза раздала нам новенькие тетради (не тетрадки!) в клеточку и косую линейку. Мы их осторожно открыли и обнаружили внутри промокашки, синие и розовые. Начали меняться промокашками, ссориться, пока Роза нас не помирила: девочкам положено розовое, пусть розовые и берут, а мальчикам — синие. Впереди на обложке был нарисован боец с гранатой, на задней обложке тетради в клеточку — таблица умножения, а тетради в косую линейку — красивые прописи. Васька поднял руку и спросил, когда мы будем работать с этими тетрадями и когда будем таблицу учить. Роза сказала, что спешить — только людей смешить и прежде нужно аккуратно подписать, чья это тетрадь.
— И промокашку! — дополнил Васька и тут же написал на своей синей промокашке крупно: «Солдатов Василий!»
Роза посмотрела и похвалила Ваську за почерк, только попросила промокашки оставить в покое, а подписать все же тетради, и не так крупно, как Василий Солдатов. Так появились у меня мои первые настоящие, а не сшитые мамой из розовой, девчачьего цвета бумаги тетради по русскому и арифметике, подписанные собственноручно.
Васька уже потрясал ручкой, готовый к работе. Но Роза велела отложить пока ручки и взяться за карандаши: будем писать диктант. Васька скривился, писать он любил — на доске, на заборе, на стене, где на ошибки внимания можно не обращать, — но диктанты терпеть не мог.
— А можно, я на аспидной доске буду писать? — спросил он, доставая из парты всю исписанную и изрисованную грифельную доску.
Но Роза не разрешила. Велела открыть тетрадь по русскому языку и начала диктовать, напомнив, что имена собственные пишутся с большой буквы:
— Здравствуйте, бабушка — вставьте имя бабушки — и дедушка — здесь имя дедушки. Отчества не надо, слишком официально получится. Кстати, у некоторых народов нет отчества.
— А у кого есть — не обрадуешься, — ввернул Васька. — У нас в деревне был дед Акапердий, так какое же у его детей будет отчество — смех
