Это не мне, а тем более не Витьке. Но «Ура!» кричали дружно. Витька зашвырнул куда-то свою кепку, и парни, качая портреты, кинулись ее поднимать.
— Убью! — шипел военрук.
Отец пришел домой веселенький, шляпа набекрень.
Был он необычно разговорчивый и все повторял:
— Как встала моя «медяшка» у трибуны, бабы орут!
— Да, — качал головой дед, — любовь народа — это не шутка.
С тех пор часто приходил батя домой бодрый и разговорчивый: то делегацию встречали, то депутацию провожали. На охоту вдруг стал ездить, а потом летать с начальством: трофейный немецкий разлапистый самолет стоял на лугу для этих охот. Ружье отцу подарили в честь какого-то там юбилея, мы с Витькой с трудом поднимали его, повторяя за отцом: «Тулка, центральный бой». С охоты отец возвращался довольный, Петро-шофер приносил его ружье и рюкзак.
— Спасибо, Петро, — говорил сначала отец, а потом как-то говорить позабыл.
Пристроил наконец он и дядьку Володю. Стал тот летчиком того самого «охотничьего» самолета. Приходил с охот сердитый и трезвый, отца не очень- то благодарил за такую заботу, тот даже обиделся. А когда однажды постучалась к нам Дора Львовна и еще не успела ничего сказать, только краснела и кусала губы, батя проговорил казенным каким-то голосом, что он вообще-то принимает по средам, в исполкоме, где с удовольствием выслушает ее.
— Спасибо, — только и сказала Дора Львова и выбежала.
— Насчет Абрамыча приходила, — сказал отец. — А когда мне? У меня сессия на носу.
Никто ничего не сказал ему, даже дед не разразился насчет народа и уважения, зато мама вздохнула, швырнув тряпку на пол:
— А помнишь, как ты с Левкой Абрамычем в общаге жил? Одни штаны таскали, когда на свиданку бегали.
Три дня молчал отец, домой приходил мрачный. А однажды долго сидел на диване и мне на все вопросы отвечал не вдруг.
— Знаешь сын, — сказал наконец, — ничего у меня не получается. Не на своем я месте. Чужие вокруг… А бумагу насчет Левки я написал. Не знаю, что получится, но написал… Не говори никому, ладно?
Я закивал: кому я скажу, кто поймет-то? Володя вон косится, но пока молчит, дед вообще будто язык проглотил, баба Дуня только вздыхает. Радуется одна Володина жена: муж не пьет, зарплату приносит.
— Правильно сделал, — похвалил я отца, — и не беспокойся: в крайнем случае у тебя «медяшка» есть.
— Есть! — вдруг обрадовался он. — Пошли!
Я вскочил: когда это и куда брал меня с собой отец, вечно занятый и затюканный. Он надел кепку, велел и мне напялить чего попроще.
— На машине? — спросил я, выходя во двор и испытывая желание взять его за руку.
Отец усмехнулся:
— Пойдем, как нормальные люди, пешком.
Дора, увидев нас, хотела юркнуть в дом, но гордо выпрямилась и посмотрела отцу прямо в глаза.
— Дора Львовна, — сказал я торжественно, — все будет хорошо. Батя бумагу послал. — И добавил, оглянувшись на отца: — В Москву!
Дора побледнела. Отец закивал: все так, все верно. И мы пошли, неспешные, довольные, по родной Партизанке. Мимо портретов, мимо Витькиного дома, на окна которого отец покосился боязливо и ускорил шаг.
В маленьких проходных сопливка с наганом в кобуре долго разглядывала отцову красную книжку, а разглядев, покраснела, видно, от восторга:
— Ой, Николай Иванович, простите! — Отодвинулась в сторону, глядя на меня.
— Сынишка! — сказал отец.
Не люблю, когда меня так называют. Вон и девчонка с наганом вроде бы усмехнулась:
— Входите, юноша.
И мы вошли.
— Вот он, — сказал отец, глядя восторженно на все эти ворота, тополя, рельсы, трубы, закопченные окна, как будто видел их в последний раз.
Я-то думал, что только старики малахольные. О чем угодно они говорят нормально, ругаются в очередях, по шее могут заехать, но едва речь заходит о родном заводе — не скажи ненароком про грязь и копоть. Затрясутся старики, усами зашевелят, бровями задвигают: «Да знаешь ты, пацан, как мы в двадцать четвертом-то годе, в январе месяце!» И точно год назовут и месяц, в котором они собирали, создавали и выпускали… Мост для Питера, трамвай для Киева, пароход для Нижнего, трактор для всей страны. Тот трактор, говорят, сам Ильич видел. Отец такой же странноватый сделался: шагал хозяином, смотрел с гордостью:
— Ну, куда двинем? Куда хочешь?
Да никуда я не хочу.
— В модельный, — сказал неуверенно.
