Когда дождь закончился и вновь выглянуло солнце, он стоял здесь уже один, глядя на темный деревянный столбик с табличкой. На похороны он не смог прейти, да и не хотел… Кто был в этой могиле для него? Соперник..? Предатель..? Двоюродный брат..? а может ни то, ни другое, ни третье? Может это просто закатившаяся звезда..? Или…
Прежде Володя и не думал, что без этого человека может так измениться его мир. Он восхищался им когда-то давно. Он считал его гением, бунтарем, великим началом этого мира. Он следил за его скандальными деяниями, видя в возмущениях зависть, мечтая хоть однажды хоть в чем-то потупить так же, как этот безумец. Даже зная, что он убил родного отца, он продолжал боготворить его. Он следил за его дуэлями, экзаменами, официальными боями. Он старался понять принцип тех движений, что этот чудак использовал в бою и на мечах и магией, но стоило именно ему влезть непосредственно в его жизнь…
Много чего он, Володя, успел натворить в жизни этого человека, а теперь окончательно запутался, не понимая ни себя, ни его. Уж слишком неоднозначно было все, связанное с этим покойником, столь противоречиво, а порой очевидно, но за всей очевидностью, что видела пресса, пряталось еще что-то, что-то большее очевидных мнений публики. Володя знал это, помня глаза этого бунтаря.
— Этот мальчишка что-то значил для тебя? — спросил мужской голос совсем рядом.
Володя обернулся и увидел мага в черной мантии с капюшоном, поти полностью скрывающим его лицо.
Маг не дождавшись ответа, опустился на одно колено и положил на каменную плиту у столба небольшой медальон, больше похожий на монету с пентаграммой черных магов. Володя не особо разбирался в подобной символике и конечно не знал, что подобный медальон был отличительным символом черных мечников.
Он молча смотрел на него, боясь нарушить некое единение этого мага со своими мыслями и воспоминаниями. Мужские, явно сильные пальцы, переплелись в неком символе, явно из черно-магического писания, и замерли у груди.
Так он сидел какое-то время, будто молился, а затем встал и продолжил говорить, будто и вовсе проходил мимо:
— Ну, так как?
— Он…
Тут Володя вновь посмотрел на табличку и подумал, что этот человек занимал в его прошлом много места, будучи его мотивом в доброй половине деяний. Именно из-за этого человека он много думал и не раз изменял свою жизнь.
— Он просто был, — прошептал Ворлодя, вместо ответа.
— Ой, не просто, — отозвался маг.
Он тоже смотрел на эту могилу и лишь капюшон скрывал его тоскливую скорбь. Сейчас Эвелин Свифт и сам не понимал своих чувств. Этот мальчишка был скорее позором, чем гордостью, но не один другое ученик не вызывал в нем столько эмоций, как этот негодник, живущий по ему лишь понятной идеологии, а маг не сомневался, что эта идеология была, иначе нельзя было иметь столь уверенный дух. Он никогда не понимал этого ребенка, как и не понимал, почему согласился его учить, как и не понимал зачем ему была эта сила и кому и что он хотел доказать, но одно он понимал сейчас не хуже Володи: все было не просто.
— Я не знаю, — ответил белый маг. — Просто он был моим соперником.
— Видимо достойным, раз его не хватает…
Володя не стал ни отрицать, ни соглашаться, чувствуя смешанность своей реакции на подобные слова. Одно лишь было ясно — все это слишком далеко от равнодушия.
— А кто он в вашей жизни? — спросил он, стремясь отвести диалог подальше от своей персоны.
— Когда-то он именовал учеником, — ответил маг едва слышно, и еще тише добавил: — но я отказался от него…
— Жалеете?
Почему-то талантливый эмпат был просто уверен, что именно сожаление привело собеседника сюда в этот день.
— Я лишь думаю, что он был достоин лучшей смерти, — холодно ответил черный и поспешил уйти и от разговора, и от воспоминаний, и от мыслей. Уж слишком он был теперь не молод, что б признаваться даже самому себе в своей неправоте, проще было оставить здесь и мысли и воспоминания, выкинуть, как мусор и идти дальше, никогда не возвращаясь к столь поразительной искре упрямой жизни.
— Лучшей смерти, — прошептал тихо Володя, пытаясь понять мог ли такой, как этот бунтарь погибнуть так бесславно, и не вид подобного исхода.
— Иронично, — прошептал он печально, сожалея, что во всем этом так и не смог стать ему другом.
Сэт сидел у окна, но на отдаленном расстоянии, видя лишь краюшек неба, большего видеть и не хотелось, да и на большее в доме покойного Шамирама рассчитывать и не приходилось, уж слишком его окна были на виду, обращая подобное в опасность, о которой правда Сэт и не думал, глядя в синюю даль.
В голове было отчаянно пусто, особенно после этих смешных похорон, лишь крутилась в сознании далекая мелодия фортепиано откуда-то из детской
