торговых представительствах. Служат, но не любят Сталина. Они тоже дают вам информацию. Вы должны делиться с нами этой информацией. За это мы будем платить — теперь уже вам. Наши деньги пойдут на вашу борьбу со Сталиным. Или куда-то еще — по вашему усмотрению. По-моему, это хорошая сделка, господин Седов. Как говорят в России: и овцы целы, и волки сыты, — улыбнулся одними губами хозяин квартиры. — В противном случае… Впрочем, вы умный человек, господин Седов, и не мне объяснять вам, какие шаги последуют с нашей стороны, если вы не согласитесь. У вас нет выбора. К тому же, как нам хорошо известно, вы любите красивую жизнь. И это очень понятно, имея в виду вашу молодость и ваши таланты.
Лева закурил сигарету. Мысли выскакивали самые разные и разбегались в разные стороны. Но самая первая выскочила на кончике сигареты: «А этого одессита надо будет убрать… если он, конечно, одессит и действительно лишь посредник». Другие мысли на мысли не тянули, рассыпаясь перед стеной, которая стояла где-то в недоступном месте, а ее копия лежала в кармане, оттягивая его многопудовой гирей.
В комнате стояла такая тишина, что тоже ощущалась как некая стена, через которую не перепрыгнешь. И две пары глаз неотрывно пялились на него, точно два ствола маузера.
И Левушка, вдруг успокоившись, почувствовал себя как бы растворенным во всеобъемлющей тишине, что даже усмехнулся тому, как быстро состояние опустошенности сменилось состоянием равнодушия… нет, понимания ситуации. Значит, внутренне был готов к такому повороту событий: сидело это в нем с тех давних пор и только сейчас встало во весь рост.
И Левушка Седов произнес своим обычным ленивым голосом:
— Я согласен.
Глава 20
Троцкий ждал своего сына, обещавшего быть к десяти утра. Однако время уже к полудню, а его все нет: на аккуратного Левушку это не похоже. Неужели что-то случилось?
Левушка приехал только в полдень. Он стремительно вошел в кабинет, высокий, светловолосый, весь в мать, крепко пожал руку своему отцу. Вот только взгляд его был не столько, как обычно, почтительным, сколько откровенно любопытным, словно нашел в своем кармане использованный презерватив, спрятанный туда отцом.
— Правительство социалиста Блюма не идет ни на какие уступки, папа, — заговорил Левушка возбужденно. — Они даже не разрешают тебе вернуться на побережье. Они требуют твоей высылки в сорок восемь часов. Все, чего я смог добиться, это отсрочить высылку до окончания переговоров с правительством Норвегии о предоставлении тебе политического убежища. Но Норвегия настаивает на том, чтобы ты не использовал ее территорию для враждебной деятельности против государств, с которыми у королевства существуют дипломатические отношения. Имеется в виду, разумеется, Советский Союз.
— Проклятье! — в сердцах воскликнул Лев Давидович и забегал по кабинету. — Эти французишки… Лучше иметь дело с Гитлером, чем с этими прохвостами, называющими себя социалистами. Они еще пожалеют, да будет поздно!
— Успокойся, папа, еще не все потеряно, — произнес Левушка, опустился в кресло, закурил, разогнал дым рукой. — Французы — непредсказуемый народ: сегодня они беспечно веселятся, завтра схватятся за ножи и пойдут резать буржуев. Наше дело — приближать это завтра. Тогда без тебя им не обойтись.
Что может быть прекрасней, когда сын не столько идет по стопам отца, сколько рядом с ним, набираясь опыта, знаний и умения не повторять чужие ошибки! Что может быть прекрасней подобной преемственности поколений, над утверждением которой ломают головы буржуазные человековеды всех народов и стран! Ни-че-го!
Лев Давидович остановился, более внимательно глянул на сына, с которым что-то произошло. Левушку, его правую руку, его надежду и опору в революционной борьбе, словно подменили. И дело не в непогоде, не в тех известиях, которые он принес, потому что никакие известия о неожиданных событиях в мире, никакие самые ужасные бури и шторма не могли так подействовать на него за те два дня, что они не виделись. Да, сын его не силен в теории революций, зато у него сильна практическая хватка, которой обязано троцкистское движение своими первыми успехами на политическом поле Европы и всего мира. Но если даже что-то сдвинулось в нем в сторону… не самостоятельности, нет, потому что без отца, без его имени никакая хватка не принесла бы ему — и не принесет в будущем! — и сотой доли успеха на тернистом революционном пути, но если даже и сдвинулось, то, скорее всего, в этом замешена женщина, способная оказывать на него сильное влияние. Кремль вполне мог подбросить Левушке такую женщину, используя его пристрастие к слабому полу. И это очень опасно.
Лев Давидович нервно передернул плечами и тоже закурил.
— По-моему, за нами следят… Это уж точно, — произнес Левушка, выпуская дым изо рта, продолжая поглядывать на отца внимательно прищуренными глазами. — Во всяком случае, за твоим домом.
