взмолился, потряхивая онемевшими пальцами:
— Уж не собираетесь ли вы, товарищ Дудник, опросить таким образом всю станицу? По-моему, тут все настолько ясно, что и доказательств не требуется. У нас, в Нахичевани, практически то же самое. А если в этой среде и появляется честный человек, так его тут же стараются сжить со свету. Вот и пишут люди… А что еще, интересуюсь знать, им остается делать? Одна уже надежда на Пленум. Я слышал, товарищ Сталин дюже недовольный таким положением дел. Ягода, хоть он и еврей, а тоже, видать, заелся и попускал врагам советской власти у себя же под носом. Потому его и сняли. Может, товарищ Ежов выправит положение…
Артемий рассчитывал на то же самое. Но у него был приказ Соломона Жидкого… то есть Рогозина, копать как можно глубже, не ограничиваясь только станичным руководством, но обязательно проследить его связи дальше, куда потянется ниточка. А еще Жидкого почему-то интересовал писатель Шолохов, и хотя на его счет никаких распоряжений отдано не было, однако проверить, не связан ли он с троцкистами или, скажем, с какими-нибудь казачьими самостийниками, или, чем черт не шутит, с националистически-черносотенным движением, Жидкой Дуднику рекомендовал весьма настойчиво.
— Этот Шолохов — та еще птица, — говорил Жидкой, наставляя Дудника. — В нем так и чуется махровый националист, монархист и черносотенец. И свои книжки он пишет для того, чтоб натравить на советскую власть отсталое казачество, которое верой и правдой служило царю-батюшке, а в гражданскую воевало с Красной армией. Надо будет копнуть поглубже этого перекрасившегося типа, чтоб всем стало видно его прогнившее нутро. Чую, Артемий, что там есть что копать. Главное — тонкость нужна и факты. Раздобудешь мне факты — доложу, чтоб вернули тебе звание и сняли партвыговор.
Артемий ничего, из написанного Шолоховым, не читал: не до чтения было, на входящие-выходящие бумаги времени не хватало, а чтоб книжки читать, это уж извините. Но о писателе Шолохове слышать доводилось: одни его хвалили, другие, наоборот, поругивали, иные утверждали, что он и не писатель вовсе, а жулик, укравший книгу у какого-то казака, а самого казака будто бы убил, подговорив на это дело притаившуюся контру.
— А ты что, Вениамин, — после продолжительного молчания спросил Дудник у Атласа, — боишься, что без тебя сына твоего обрежут?
— Да нет, этого-то я как раз уже и не боюсь. А домой хочется: семья все-таки, товарищ Дудник.
— Да-а, семья… — пробормотал Артемий, никогда семьи не знавший, все детство, почти с рождения, проживший в людях. Лишь став взрослым, время от времени прилеплялся к иным женщинам, но подолгу возле них не задерживался. Однако тоска по настоящей семье в нем жила постоянно.
— Давно хочу тебя спросить, Вениамин, — заговорил он снова, отрываясь от чтения какой-то бумаги. — Ты писателя Шолохова читал?
— Читал.
— Ну и как?
— Мне нравится. Рассказы у него интересные, роман «Тихий Дон», правда, еще не законченный, но тоже интересно написан. Ну и «Поднятая целина» — тоже полезная книга.
— И о чем эти книги?
— «Тихий Дон» — это про казаков, как они жили до революции, потом воевали с немцами в империалистическую войну, потом революция… Я и говорю, что роман еще не законченный. Говорят, сам товарищ Сталин попросил Шолохова написать о коллективизации, и будто он же, товарищ Сталин, и название придумал — «Поднятая целина»… Неужели не читали, товарищ Дудник? — изумленно вскинул рыжие брови Атлас.
— Не довелось.
— Обязательно почитайте.
«Да уж, — подумал Артемий, — если время укажет. А вдруг и правда этот Шолохов связан с какими-нибудь элементами? Тогда его в кутузку, а книжки в огонь. Эти писатели… или поэты — они такое могут понаписать, что ни в какие ворота…»
Дудник с одним таким поэтом имел дело: тот стихи писал на матерном языке, хотя вид имел вполне приличный и, когда разговаривал, матерными словами не бросался. А каково молодежи читать такие стихи! Артемий с ним долго спорил, но переспорить не смог: поэт в университете учился, а Дудник что? — ликбез да погранучилище, где политграмота заменяла все: и литературу, и русский язык, и прочие науки. Но чтобы понять, какие стихи нужны советской молодежи, а какие вредны, особой грамотности не требуется. Поэт этого понять никак не хотел. И Дудник пристегнул его к троцкистско- террористической группе. Для лагерников стихи этого поэта — самое то. Пусть там и сочиняет.
Но дело не только в том, что Артемию попался такой поэт. Если бы попался какой другой, вряд ли он отнесся к нему по-другому. Дудник, прочитавший в своей жизни лишь несколько случайных книг, часто без начала и конца, выдранных на самокрутки, полагал, что писатели и поэты — это как раз те самые мелкобуржуазные элементы, которые только и знают, что вредить советской власти, а чтобы понимать жизнь трудящегося человека — на это их нет. Наверняка и Шолохов такой же. Но уточнять у все знающего Вениамина Атласа, кто такой Шолохов, не стал: почему-то был уверен, что тот скажет совсем не то, что должен сказать настоящий чекист.
И все-таки Артемий был рад, что ему в напарники достался Атлас, а не кто-то другой. С Атласом он легко находил общий язык: он не кичился своими знаниями, был прост и по-своему честен. С другими людьми из группы Жидкого-Рогозина Дудник так и не сошелся, он постоянно чувствовал их отчужденность и нежелание впускать его в свой обособленный мирок. Конечно, и Атласа Жидкой приставил к нему в качестве приглядывающего, но Вениамин к такой роли явно не годился…
