по старинке. Этак мы от капиталистов отстанем еще лет на десять, а товарищ Сталин требует, чтобы мы их не только догнали, но и перегнали.
— Что товарищ Сталин от нас требует, я и без тебя знаю. И ты мне на этот существенный факт пальцем не указуй: молод еще. И пока я здесь директор, никаких… этих самых… черт бы их побрал! — не допущу. В Москве много чего выдумляют, каждый день чего-нибудь выдумляют, если все эти выдумля… если всё это начинать у нас вводить, работать некогда будет. А с нас план требуют. План, план и план! А прошлой ночью, между прочим, двенадцать тонн чугунных отливок в брак пошли. Это как? Сегодня двенадцать тонн, да завтра столько же, — это сколько же за месяц набежит? — уже почти кричал Иван Кириллович. — А вы мне тут… Ты мне лучше скажи, как эти тонны вернуть? Вот что ты мне скажи по своей учености! И не позже, чем через два часа. Все! Можешь идти и думать. На то тебя и учили целых пять лет.
И показал рукой на дверь.
Водохлебов пришел в свой кабинет и какое-то время не мог ничего делать и ни о чем думать от нанесенной ему обиды. Он метался по кабинету, ломал руки и ругался с отчаянием и злостью: «Старый хрен! — ругался он про себя, имея в виду директора завода, хотя тому едва перевалило за пятьдесят. — Ретроград! Недотепа! Неуч! Привык брать одной глоткой, а чтобы подумать, так куда та-ам! Как будто то, что я ему предлагаю, мне во сне приснилось. Как будто я не думал, как будто в Германии…»
Выкурив две папиросы, выпив стакан крепкого чаю и несколько успокоившись, Водохлебов связался по телефону с начальником чугунолитейного цеха Онищенко.
— Семен Ардальёныч? Это Водохлебов. Что там у вас стряслось в ночную смену? Почему такой брак? Почему такая недостача в выполнении плана?
— Так это самое… разбираемся, товарищ главный инженер. Ночная смена… некачественный чугун… много раковин. Опять же, процент углерода не выдержан и серы больше положенного. Уж не знаю, что и делать. Тут у нас и главный технолог, и диспетчер — все занимаются. Иван Кириллович уже устроил нам нахлобучку — чертям жарко…
— Я вас не про нахлобучку спрашиваю, а о причине брака, товарищ Онищенко, — сердился Водохлебов. — Впрочем, я сам сейчас к вам приду.
Глава 4
Всеношный в это утро пришел на завод раньше обычного — без десяти минут восемь. Чуяло сердце, что в цехе не все ладно. Правда, он и всегда приходил раньше времени, но редко когда раньше чем за полчаса. А тут на целый час с минутами. И его сразу же огорошили: почти вся работа ночной смены — коту под хвост.
Петр Степанович ходил среди остывающих отливок, уже выброшенных из кокельных ящиков, и даже без всякой лупы видел тонкую сетку трещин на корпусах моторов и станков, язвы раковин на их серых боках. Пока ясно было одно: полученные на днях чугунные чушки имели заниженный процент углерода и завышенный процент серы, в результате чего в вагранку внесли не то количество присадок, не был выдержан температурный режим. Но больше всего Петр Степанович винил самого себя: он видел эти чугунные чушки, однако поверил соответствующей маркировке, выведенной на их поверхностях масляной краской, и не поверил своему многолетнему опыту, вернее сказать, замотался, допустил безответственность и халатность.
Утешало, что качество отливок зависит не только от технолога литейного цеха: в ночную смену работает лаборатория спектрального анализа, в задачу которой входит устанавливать марку чугуна; есть квалифицированные и опытные вагранщики, есть мастер ночной смены, есть, наконец, дежурный инженер-технолог, то есть куча всяких ответственных лиц, которые, как водится, передоверили свои обязанности друг другу, а в результате…
Теперь-то все были здесь, суетились, искали стрелочника. Таковым мог стать и сам Петр Степанович. Правда, доменщики давно их не подводили, а раньше — года три назад — брак шел постоянно, и без проверки пускать чугун в вагранки было нельзя. Но за последние годы доменщики подтянулись, да и руководство там поменялось радикально, все вошло в норму, маркировке стали доверять — и вот результат этой доверчивости.
Петр Степанович понимал, что он и есть первый кандидат в стрелочники, поэтому надо как-то умудриться и возможные попытки свалить на него все грехи пресечь в корне. Иначе… О том, что может последовать за ночным происшествием, даже подумать было страшно, тем более Петру Степановичу, уже имевшему срок по пятьдесят восьмой статье. Но как пресечь эти возможные попытки, когда еще никто не назван по имени, еще ни на кого не указали пальцем? Высунешься — тут как раз о тебе и вспомнят. Промолчишь — тоже могут заподозрить неладное. Просто голова кругом — да и только.
Ближе к девяти появился начальник цеха Анищенко, уже извещенный о случившемся, белый, как собственные холщевые штаны.
— Что? Что? Что? — вцепился он в Петра Степановича, не в силах произнести ничего другого.
— Я распорядился, Семен Ардальёныч, добавить в вагранку кокса и извести, через час спектральный анализ покажет… Рабочие готовят опоки для нового литья…
— Ах ты, боже ж ты мой, боже ж ты мой, — сокрушался Анищенко. — И это перед самым отпуском…
Между тем прибывало все новое и новое начальство: главный технолог завода, начальник производства, начальник лаборатории. Высунулось из угла
