кружки парного молока. Тут все ясно. Но ясно и другое: если московский журналист напишет про эту лужу и всю свою статью сведет к луже, то инструктору райкома партии товарищу Боронову не поздоровится, потому что именно он отвечает в районе за сельское хозяйство, именно его первого вызовут на ковер и поставят перед парткомиссией. Не исключено, что и перед следователем НКВД тоже. Такие нынче порядки. Остается лишь одно: отвлечь газетчика от этой лужи, увести в сторону, показывать другое. Тем более что коровы сейчас на выгоне, там днюют и ночуют, там же их и доят, а коровник к осени приведут в порядок, где надо, подремонтируют, где надо, почистят, а сточную канаву к оврагу надо заставить председателя начать рыть завтра же. Так что если журналист обратит внимание на лужу, можно будет ему сказать, что работы ведутся по плану и в связи с возросшим пониманием культуры, санитарии и стоящих задач.
Боронов круто повернулся и зашагал к правлению.
В то время как инструктор Боронов гипнотизировал навозную лужу, председатель колхоза Михаил Васильевич Ершов шел ко двору вдовы Авдотьи Сёмовой. За ним следом ехала подвода со штакетником и новенькими, ошкуренными и обожженными до половины, столбами.
За подводой шагали четверо мужиков, жуя на ходу, потому что обедать было некогда, и если Василич велел поставить Сёмихе новый забор в срочном порядке, стал быть, так надо. Василич зря гонять колхозника не станет: не такой он человек.
Изба Сёмихи, покрытая почернелой соломой, походила на загнивший гриб, который кое-где обглодал ненасытный слизень. Она вместе с подворьями примостилась на краю оврага в самом низу, там, где овраг раскрывается на обе стороны и падает в заливной луг наезженной, промытой до гальки дорогой. Ходят к избе обычно поверху, по тропе, петляющей по задам. И подъезжают оттуда же, от леса. Но забор висит над оврагом, и с дороги к забору ближе.
Навстречу процессии от самой Осуги, еще не спавшей после проливных дождей, шли двое. Михаил Васильевич заметил их с самого верху и все поглядывал в их сторону с нарастающей тревогой.
Одного он признал, когда подошли поближе: плотник Антип со спиртзавода, детина здоровенный, можно сказать, единственный такой на всю округу, его ни с кем не спутаешь. Антип шел чуть впереди, нес в одной руке что-то, похожее на портфель, в другой сапоги. Штаны у него подвернуты до колен, выгоревшая на солнце рубаха выбилась из штанов. Его спутник ростом пониже, в плечах поуже, одет по-городскому, то есть в пиджак, брюки и белую рубаху с галстуком, на ногах лаковые штиблеты, на голове шляпа. Подробности Михаил Васильевич разглядел, когда Антип с незнакомцем подошли совсем близко, но и без подробностей было ясно: чужой человек.
Предположить, что это и есть московский журналист, Михаил Васильевич не мог: Осугу о сю пору вброд перейти решится далеко не каждый даже из местных, а чтобы какой-то там москвич — и думать нечего. Тогда кто же? Наверняка кто-то из мышлятинцев, живущих в городе. Больше некому. Но своих, хоть бы и бывших, Михаил Васильевич знал. А этого признать никак не мог.
Он в растерянности оглянулся на своих мужиков: может, они признали? Но и мужики пялились на незнакомца во все глаза, даже жевать перестали, и по их рожам было ясно: человек, поднимающийся в гору вместе с Антипом, есть человек чужой, никому не известный.
Процессия во главе с председателем колхоза остановилась напротив дома Сёмихи, мужики, окружив задок телеги, дожевывали свой обед, степенно выбирая из чистой тряпицы крошки хлеба и перья зеленого лука, запивая их духовитым квасом.
Подошел Антип с незнакомцем.
— Здорово, Михал Василич! — произнес Антип рокочущим басом. — Вот гостя к тебе привемши. Из самой Москвы. Примай! — И, осторожно тиснув председателеву руку, степенно отошел к мужикам. Слышно было, как он сдержанно рокочет в стороне, что-то им объясняя.
Приезжий снял шляпу, вытащил из кармана удостоверение, протянул председателю колхоза, представился:
— Задонов, Алексей Петрович. Журналист. Вот мои документы.
Михаил Васильевич осторожно принял красную книжицу, но раскрывать не стал: и так было ясно, кто перед ним, а смотреть книжицу — дело пустое и для гостя обидное.
— А мы вас, товарищ Задонов, ждали к вечеру, — простодушно признался он, возвращая удостоверение. — И деланно изумился: — Неужто Осугу вброд перешедши?
— Да, собственно, не так уж это и страшно, — поспешил заверить председателя Алексей Петрович. — Тем более — при таком провожатом.
— Да, Антип — у нас в районе мужик самый здоровенный, служил в артиллерии, конь увязнет — и коня вытащит, и пушку, — похвастался Михаил Васильевич, но тут же смутился и предложил: — Пойдемте в контору, Алексей Петрович… Чего ж здесь-то… Там и поговорим.
Алексей Петрович поблагодарил Антипа, пожал ему руку, и всем остальным мужикам тоже, пошел вслед за председателем вверх по дороге, с любопытством поглядывая по сторонам.
— А мы вот решимши… на правлении колхоза, — принялся объяснять Михаил Васильевич телегу со штакетником и все остальное, хотя никакого правления не было и решил он все сам, единолично, — что надо нашим вдовам поставить новые заборы. Не всем, конечно, а которые без мужиков. Таких у нас две: Сёмова — у ней одни дочки да пацаны малые, а мужик… — Замялся на мгновение, однако решил сказать правду: — Посадили мужика-то ее: подрамшись в Спирово по пьяному делу, вот его и… Через год вернется, бог даст… А другая вдова, Рогова, — та мужа лешимшись по причине половодья: пошел по весне мережи проверять и провалимшись под лед. Есть и другие вдовы, но при свекрах и братьях, а эти совсем одни. Колхоз чем может…
