— Ты сделаешь это, мама, — твердо сказал Андрей. — Если это хоть немного поможет отцу, ты не имеешь права отказаться.
— Да? А он имел право втаптывать в грязь нашу любовь? Имел право ломать свою жизнь и мою тоже?
— Про прошлые дела папы я ничего не знаю. Но Никольникова он не убивал. Это и Соболев говорит. Помнишь такого? Он сейчас главный прокурор. Думаешь, стал бы он помогать отцу, если бы считал его виновным?
— Тогда почему он просто не освободит его? — удивилась мать.
Вопрос заставил Андрея нахмуриться. Когда он оправдывал поведение Соболева мысленно, получалось достаточно убедительно. Но произнести то же самое вслух оказалось делом сложным. Фразы ускользали и путались.
— У него на то есть причины, — уклончиво ответил Андрей.
— Хорошо, — согласилась мать. — Тогда скажи мне вот что. Зачем мне производить впечатление на судей, которые и так настроены оправдать отца?
— Там свои тонкости, наверное.
— Наверное. Ладно, я приеду. Но предупреждаю: сразу после суда я уеду опять.
— К Карену Бэ?
Андрей и сам не знал, как у него это вырвалось. Но изменить что-либо было уже поздно.
— …Мой сын шпион, — произнесла мать после затянувшейся паузы. — Боже мой, боже мой… Ты что же, телефон мой проверял, Андрюша?
— Он звонил, когда тебя не было. Номер высветился, я увидел. Что здесь такого?
— Мне стыдно. Мне очень…
— Мама! Не надо оправдываться.
— Кто оправдывается? — возмутилась она. — Мне за тебя стыдно, сын. Рыться в чужом белье — это низко. Тем более в родительском.
Андрей почувствовал себя маленьким ребенком. Обиженным мальчишкой.
— Отцу, значит, нельзя? — в запале воскликнул он. — А тебе можно, да?
— Это разные вещи, — сухо произнесла мать. — Прискорбно, что ты этого не понимаешь. Я всего лишь женщина, несчастная, униженная женщина. А мой бывший муж — наглый, самоуверенный самец, без стыда и совести. Даже если его выпустят, я с ним жить не намерена. Между нами все кончено!..
Мне бы ее решимость, подумал Андрей, с облегчением выключая мобильник после пятиминутной материнской тирады.
До вечера он читал, подкручивал в доме всякие разболтавшиеся винты и гайки, листал семейные альбомы с фотографиями. Даже не верилось, что люди, изображенные на них, были когда-то счастливы вместе. Праздновали дни рождения, резвились на море, собирались под яблоней на даче. Отец и мать казались такими близкими, такими неразлучными. Куда же подевалась та связь, которая существовала между ними?
Андрей раскрыл последний альбом, где были собраны снимки примерно пятилетней давности. На них он узнавал и не узнавал себя самого. Внезапно ему сделалось тоскливо. Этого парня, положившего руки на плечи родителям, больше не существовало. От него осталось только это призрачное изображение. То же самое произойдет однажды и с тем Андреем, который теперь разглядывает старые фотографии. Был и нету.
Рассуждения о бессмертии души не вдохновляли. Если ты не помнишь, кем был и что делал в прошлой жизни, это все равно что тебя не было. Прошлый опыт, чувства, открытия, переживания — все насмарку. И это логично. Ведь не перерождаются же воробьи и жуки. Природа прекрасно находит им замену. Почему люди возомнили, что они чем-то лучше и важнее?
Из мрачного философского настроения Андрея вывел телефонный звонок. Это была Уварова.
— Не передумал насчет шампусика? — деловито осведомилась она.
— Передумал, — сказал он. — Буду.
— Тогда конфет возьми, — распорядилась Уварова. — Хочу, чтобы ты сегодня за мной ухаживал.
— А не поздновато будет? — усомнился Андрей. — Мы ведь вроде как уже…
— Вчера не считается. Я хочу сначала.
Ее убежденность в том, что все всегда можно начать заново, была по-детски бесхитростной и непоколебимой. Может быть, она знала о жизни нечто такое, чего не понял Андрей?
Глава 20
Дзержинский в золоченой раме был таким, каким ему положено быть: с бородкой и усами, в фуражке, в наглухо застегнутой гимнастерке. Развернувшись вполоборота, он избегал смотреть на то, что творится на столе внизу, прямо у него под носом. Устремил взгляд куда-то в сторону, слегка раздув чувственные ноздри.
