Как определить поэзию Ницше? Отношение к ней от восхищения до полного неприятия почти всегда зависело от оценок и интерпретаций его философии. Поэтический талант Ницше, его мастерство как стилиста отрицать было невозможно, но находить в нем болезненную взвинченность, демоническое начало было очень модным занятием. Если в нем видели философа отрицания, то, естественно, его поэзия изначально казалась ущербной. Б. Л. Пастернак считал, что дух ниспровержения всех ценностей, господствующий в ницшевской философии, связан прежде всего с тем, что Ницше не удалось реализовать себя в поэзии и музыке, здесь он навсегда остался дилетантом, и свою обиженность на судьбу выплеснул в философию, начав «потрясать мировые устои»[4].
В действительности дело обстояло по-иному. Дилетантская поэзия всегда вторична, поэт-маргинал вольно или невольно постоянно заимствует у большого поэта образы, приспосабливая их для выражения своих чувств, помещая их в неадекватную форму и тем самым закрывая им выход как своим собственным. Рождается своего рода поэтический кентавр – механическое соединение двух субъектов. Такая поэзия состоит из сплошных реминисценций того, что у великого поэта стало стилем, а стало быть, может быть усвоено чисто формально. Кроме того, это трагическая самоинтерпретация дилетанта, происходящая, конечно, не по его воле, ибо он находится в плену у языка и принципов стиля, самоинтерпретация, где собственный внутренний мир маргинального поэта отличается от гетерогенного ему мира великого искусства. Поэзия Ницше вторична, но не в том смысле, что она прибирает к рукам чужой поэтический мир, а в том смысле, что она производная его философии, она вырастает из нее, вырастает вместе с ней на одной почве. Для мыслителя, сказавшего в «Заратустре»: «Не вокруг творцов нового шума – вокруг творцов новых ценностей вращается мир; он вращается неслышно», поэзия была делом несомненной отваги, ибо здесь взятая на себя ответственность за создание новых ценностей уже была неотделима от эстетической ценности его поэзии. Он это прекрасно понимал. И поскольку сама ценность – не продукт знания, абстрактного мышления, а рождается из переживания жизни, то есть более глубокой связи с миром, чем чистое знание, то, следовательно, поэтический образ не должен быть конвенциональной фикцией. Он должен родиться из глубины бытия и стать тем самым подлинной ценностью. В любой философии Ницше искал личность ее творца, личностное начало было для него главным. Естественно, поэзия как искусство, сохраняющее в неразложимом виде личность, не расщепляющее ее на части, передающее целостность переживания, была составной частью его философии, ее важнейшим элементом. Но не ее украшением, не Lehrgedicht, не версифицированной прозой, она появлялась в ней как кульминация, как высшая точка духовного напряжения, исканий духа, который сливался с переживанием и обращался к родившим его глубинам. В лучших стихах Ницше мы никогда не найдем навязанной материалу мыслительной схемы, они говорят сами из себя. Они, как все великие стихи, – стихи на случай, а случаи здесь поставлял лабиринт познания, то есть философия. Поэзия была для Ницше самосознанием его философии. Из «Ессе Homo» мы знаем, что вне философии, как эмпирически-бытовую личность он себя не мыслил. Поэзия – это зеркало философии Ницше, в котором он видит себя не как Нарцисс, а чувствует себя единым с состоянием рождения мысли. В стихах он творит древнейший синтез мысли и поэзии. Нельзя забывать, что фундаментальные идеи философии Ницше, такие, как вечный конфликт становления и бытия, борьба света и тьмы, вечное возвращение того же самого, имеют мифопоэтический характер, следовательно, поэзия в этой философии всегда на своем месте.
Поэзия не была для Ницше бегством от жизни, чем-то противостоящим миру, сновидением наяву, приукрашивающим жизнь, романтической грезой. В поэтическом творчестве он видит неразрывную, можно сказать, генетическую связь с земным началом, со стихией Земли. Речь здесь, конечно, идет не о приближении к эмпирической действительности, о реализме и точном изображении жизни. К реализму и натурализму, как мы можем заметить, читая афоризмы «Веселой науки» и «Сумерков кумиров», Ницше относился отрицательно, не скрывая своей враждебности к ним.
Земля у Ницше – материнское лоно всех вещей, исток созидания всех форм; она дает вещам очертания, образ и время. Земля – творческая, созидательная сила, poiesis. Между ней и художественным творчеством существует своего рода изофункционализм, позволяющий поэзии прозревать космический принцип всех вещей, принцип единственной вечной реальности посюстороннего, земного пространственно-временного мира.
Пародируя «Chorus mysticus» гетевского «Фауста», Ницше скажет в «Заратустре» и в первом стихотворении цикла «Песни принца Фогельфрая»: «Всё непреходящее есть только твой символ», подчеркивая, что запредельное, божественное может быть только символом реального, временного, символом, значение которого может определяться лишь его значимостью для жизни.
Поэтический образ, как его понимал Ницше, всегда должен быть живой видимостью, в которой созидательный принцип жизни: время, бурлящая, клокочущая пульсирующая и разрываемая противоположностями жизнь – постоянно дает о себе знать, что не означает аморфности, текучести, неопределенности образа, а, наоборот, предполагает ясную определенность и завершенность. Именно они и дают ощущение жизни. Такой образ выглядит всегда как застывшее движение, он имеет структуру оксюморона. Поэтический образ у Ницше строится по гераклитовскому принципу лука и лиры. Здесь всегда напряжение, где за всеми конечными, отделенными друг от друга вещами, за противоположностями мыслится охватывающее их целое, беспокойная мировая жизнь. Если прекрасные звуки лиры возникают благодаря борьбе противоположных сил, действующих на каждую струну, а лук, оружие борьбы, стреляет и попадает в цель от натягивания тетивы, общим для обоих – лиры и лука – будет напряжение, с той лишь разницей, что задача лиры – создание прекрасной звуковой гармонии, а лук всегда должен попасть в цель. Поэтому красота и точность, две стороны поэтического образа, мыслятся Ницше выходящими из одного истока.
Небольшое по объему поэтическое наследие Ницше (мы исключаем из него юношескую лирику) поражает как разнообразием поэтических образов, так и четко ограниченным, на первый взгляд даже узким кругом переживаний, фундаментальных поэтических состояний. Ницше знал особенности своего поэтического дарования и поэтому в зрелые годы не стремился захватить для себя сферы форм, где полностью царствовали великие поэты Гете, Шиллер,
