оставалась в пределах кухонных разговоров. Нужен был повод для их выхода наружу. И он скоро случился. В газете «Советская Россия» появилась статья никому до этого неизвестной Нины Андреевой, доцента одного из ленинградских институтов под названием «Не могу поступаться принципами». В ней она призывала авторов перестройки образумиться, прекратить действовать методом проб и ошибок по принципу: «чем дальше от социализма, тем лучше». Убеждала, что прежде чем отбрасывать теорию и идеологию Маркса — Ленина — Сталина, необходимо разработать и принять новую теорию. Без этого мы обречены на шатания, топтание на месте или движение в никуда. Призывала также помнить об ответственности перед предыдущими поколениями, не жалевшими себя ради лучшего будущего страны. Умоляла принять меры к тем, кто под видом критики прошлого и настоящего пропагандируют идеи, несовместимые с основными конституционными принципами построения и деятельности советского социалистического государства. Неужели не понятно, пишет она, что если взять историю страны и концентрировано изложить все ее мерзости, то редко у кого не поднимется волна ненависти даже к самому себе и начнешь думать не о смысле жизни, а об ее бессмысленности. Как преподаватель я вижу, писала она, что это уже проявляется среди студенческой молодежи.
Опошлить можно все. Кто из русских людей не испытывал гордости за наших женщин, читая, вспоминая строки Николая Некрасова о том, как любая из них «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». И как их теперь в бесцензурное время ловко девальвировал Эммануил Мендель (Наум Коржавин), продолжив своим горько-соленым опусом: «А кони все скачут и скачут, А избы горят и горят». И таких примеров не счесть. Откуда, спрашивается, при такой ситуации могут взяться силы для созидания?
Никто из тех, кто читал это одно из многих писем в газету, не могли и подумать, что оно всколыхнет страну и даже вызовет раскол на вершине власти, где до этого членам Политбюро за счет бесконечных уступок горбачевским фантазиям, удавалось сохранять необходимую сплоченность. Кроме этого ни один из соратников и не пытался составить ему какую-нибудь конкуренцию. Все они сразу и безоговорочно поверили в то, что на мостике партийно- государственного корабля находится самый способный партийный деятель и верный коммунист. Они и представить не могли, что «капитан» может мечтать о разрушительной буре. И что девиз Горького «Пусть сильнее грянет буря», как признался он после партконференции, ему так близок. Прежде всего, в качестве испытания команды именуемой «партийная номенклатура». Не думая о том, что на корабле еще есть пассажиры, а среди них слабые, старики и дети. И буря таки грянула. Обсуждение статьи в коллективах предприятий и учреждений привели к забастовкам шахтеров, учителей и как следствие к новому витку повышения зарплат и росту инфляции.
В Москве проходил съезд колхозников. По давней традиции в его работе в полном составе участвовало Политбюро. В перерыве Горбачев пригласил всех собраться в комнате отдыха на чай. Перед этим он выступил перед делегатами с длинной речью и выглядел уставшим. Наверно поэтому был непривычно молчалив, и соратники из-за уважения к Генсеку переговаривались вполголоса. Обычных для такой обстановки анекдотов никто не травил. Но тут Горбачев вдруг оживился и говорит:
— Друзья, сегодня Раиса Максимовна рассказала мне сон: «Дворец съездов. Первым в президиум идет Иван Сусанин, за ним Горбачев, потом остальные. Сусанин подводит Горбачева к креслу председателя, а остальным говорит: «А с вами мы пойдем дальше». — Все засмеялись. Горбачев захохотал как-то истерически. С ним это случается все чаще.
— Я ее спрашиваю, к чему бы такой сон. Она ответила: «Не иначе к расколу в руководстве». А тут возня в газете с письмом какой-то фанатки Андреевой. За моей спиной пока я был с визитом в Югославии. Помните, маршала Жукова так сняли. Так вот, когда меня в стране не было, орган ЦК партии «Советская Россия» печатает материал по содержанию противоположный тому, что я сказал на недавнем Пленуме по молодежи. Я призывал не пичкать ее, как нас в свое время, классовой идеологией и не рисовать прошлое в розовых красках. А газета с автором, наоборот, возносят ценности сталинского социализма. И никто из Политбюро не возразил, не выступил, не пришел ко мне с вопросом, что же это делается? — Михаил посмотрел на Лигачева и продолжил, — Егор Кузьмич, действительно, что твориться? Прошу всех собраться после окончания заседания в помещении Секретариата для обсуждения ситуации и объяснения.
— Начнем с Воротникова. Газета ведь российская. Виталий Иванович, читал материал?
— Просматривал, письмо в духе времени, острое. А что, автор имеет право высказаться. Теперь у нас свобода. Цензуры нет. Но там есть главный редактор. Назначен на это место Центральным Комитетом партии. И должен думать что печатать, а что в корзину.
— Сам материал ты одобряешь или нет? Что-то я не пойму, — не отставал Горбачев, — ты на позиции ЦК или автора?
— Я не говорю, что материал безупречный, но на него многие обратили внимание. Говорят, что обсуждают в коллективах. Значит, затронуло людей, — продолжал вилять Воротников. В разговор, без приглашения Генсека, вступил Громыко. Ему можно. Он на особом положении. Ветеран и «венчал на царство» Горбачева.
— Письмо полемическое. Есть спорные и неверные положения. Так она практически отрицает сталинские репрессии. Видимо, ее семью они не затронули. Но если читатель заметил материал, значит, автор видит в нашей жизни то, что волнует многих. Таков закон жанра, — дипломатично завершил он. В этом же духе высказались Соломенцев, Лукьянов и Никонов. Уклончивая позиция однокашника по университету и давнишнего приятеля Анатолия Лукьянова особенно не понравилась, но Михаил комментировать ее не стал.
Решив, что пора дать слово тяжелой артиллерии, Горбачев обращается к Яковлеву:
