Виленской академии Балтромея Лёдника разорван пополам и припечатан грязными подошвами. Сходство с полем боя усиливали брошенные на пол две сабли, к счастью, не окровавленные. Лёдник, побледневший и мрачный, прижимал к себе Саломею, которая отчаянно всхлипывала, правая рука доктора сжимала саблю. Из-за шкафа слышалось испуганное причитание Хвельки:
— Разве это по-людски — среди белого дня. Вламываться в дом к честным профессорам. Святые угоднички, что же это делается.
Лёдник перехватил вопросительный взгляд Прантиша.
— Не представились гости. Незнакомые, и не самого высокого полета, так, прихлебатели панские. Но не Богинских — потому что требовали, чтобы или рисунок куклы отдал, или куклу починил. А когда присягнул им, что рисунков нет, а автомат починить невозможно, так как утеряна важная деталь, хотели меня с собой утащить. Залфейке угрожали, ироды.
— Ну, и?.. — не выдержал Вырвич. Лёдник скупо улыбнулся.
— Пришлось вспомнить кое-что из бывших навыков. Не убивал, только погнал.
Прантиш хмыкнул, представив, как разъяренный Лёдник учинил нападающим маленький Грюнвальд.
— Может, заявить в городской суд? Ты же судью лечишь, вдруг поспособствует? — с надеждой спросила Саломея. Лёдник погладил ее по голове и вздохнул:
— Они же не сами по себе приходили, за ними — магнатская сила. Забыла, как Володковича пробовали осудить? Со всего княжества пришлось союзников собирать, да не нашего ранга. Стрелою камень не пробьешь.
Прантиш поднял утерянные злыднями сабли, рассмотрел:
— Гербов нет. Обычные августовки.
— Ой, что его мость пан Балтромей здесь творил! — заныл Хвелька. — Гонял ясновельможных панов, как тараканов. Ой, придут теперь мстить, порубят на кусочки. Вот же пан мой бывший, его мость Малаховский, когда его многоуважаемый сосед.
— Умолкни! — обрубил слугу Лёдник. — Каждому его час Богом определен, не спрячешься, как мышь под миской. Прибирай лучше в доме.
Прантиш сердито бросил на пол чужие сабли.
— Вот что, Бутрим, давай я скажу своим парням — поселятся здесь со мной. Будем стеречь, как бы чего не вышло! У нас банда — ого! Винцук Недолужный один четверых разбросает.
— А может, съехать в Полоцк? Или в Корабли? — подала голос Саломея. — В Полоцке отцовский дом еще не продали. И в Кораблях, гетманом подаренных, домик есть, где эконом живет. В конце концов, тебе же предлагали место в Пражском университете.
— Чтобы я прятался за спинами студентов? Или сбежал из Вильни, из академии, бросил кафедру? — Лёдник презрительно скривил губы. — Не дождутся. А вот вы, ваша мость пан Вырвич, завтра же переселяйтесь в конвент. А тебя, Залфейка, я, пожалуй, и правда отправлю в Полоцк. Посетишь и Корабли — как там твои республиканские реформы действуют у наших подданных в количестве целых двенадцати дымов.
Что на такие предложения ответили Саломея и Прантиш, можно было предвидеть.
Следующий день Прантиш потратил на то, чтобы укрепить профессорский дом на манер настоящего замка. К тому же, если подняться по деревянным лестницам на чердак, в каменной стене были небольшие амбразуры, обычно затыкавшиеся деревянными чурочками. Через амбразуры открывался отличный вид на весь двор. Студиозус подготовил на чердаке ружья, пули, и пистолеты зарядил, и железный штырь приволок, дополнительно запирать ворота. Пифагор очень серьезно выслушал наставления студиозуса насчет более сурового обхождения с ворами и весело лизнул молодого хозяина в нос.
— Держали бы тебя, как иные люди посполитые, на цепи, в голоде, да палкой воспитывали — более пользы было бы. — проворчал Прантиш.
Вечера делались все длиннее и темнее, свечей, к возмущению Хвельки, уходило все больше, и Лёдник все дольше задерживался в своей домашней лаборатории, — но не для того, чтобы разгадать загадку восковой куклы, а чтобы наготовить лекарств — и для академической аптеки, и для своих пациентов, и для Хвельковой печени. А еще — от болезни сердца и от аллергии. Прантиш знал, для кого доктор готовит специальные пузырьки с микстурами: для пани Агалинской и ее младшего сына. Профессор, как только мог часто, встречался с малышом, даже научил грамоте, точнее, заставил нацарапать на бумаге едва читаемое «Александр». И ту бумажку тайно носил при себе, в чем ни за что не признался бы, потому что высмеивал же сенти ментальность у других.
И снова несчастье случилось, когда немного отпустила тревога. Какой-то батлейщик дернул за веревочки, и куклы подпрыгнули, засуетились в отчаянных танцах. Лёдника и Прантиша переняли по-наглому, просто перед профессорским домом. На этот раз шестеро, у них были безразличные физио номии наемников, которым не впервой убивать незнакомых людей, к коим у них ничего личного. Но дело есть дело, и они его исполняют хорошо.
Одинокий фонарь создавал совершенную сцену для кровавого действия. Правда, кровь почему-то не пролилась, хотя сабля Лёдника снова мелька ла взбесившейся ветряной мельницей, а нападавшие не были трусливыми. Несколько царапин — для шляхтича это как паутина прилипла.
Вдруг все окончилось: наемники так же безразлично отступили, разошлись. Лёдник застыл с двумя саблями — своей и чужой, обманчиво спо койный, как черная змея, стремительного броска которой не уследить, Прантиш — спиной к спине профессора — держал обеими руками палаш и даже трясся от желания всех искрошить.