Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия

– Для генералов распевал да бренчал на гитаре.

– Gacho[40]. Он кормил семью и не хотел стать пушечным мясом. Мы с тобой тоже бы так поступили, – возразил он, дружески хлопнув Гандару по животу. – Мы созданы, чтоб хулиганить, а не воевать.

– Мы созданы, чтоб смеяться, брат. Забыл?

– Ты смеялся, когда запятнали доброе имя Начито – когда его сослали в пустыню?

Он знал, что, упомянув Начо, изменит тональность разговора. Как compadre этот человек был безупречен. В их братстве он был лучшим. Как прохвост он не имел себе равных. Эсикио смотрел, как меняется выражение лица друга, как сожаление затуманивает его радость.

– Мы давно договорились не вспоминать про это, – пробормотал Гандара.

– Ну, так это было давно.

Гандара, не найдя что ответить, кивнул.

– Начито, – задумчиво и серьезно проговорил он. – Его осудили незаслуженно.

– Он прекрасно приспособился к уединению.

– Во всяком случае, нас он не впутал в это дело.

– Другого такого братства, как у нас, больше нет. Мы всегда приходим на помощь своим.

Эсикио помолчал, погрузившись, как и его друг, в печаль.

– Эх, ты напомнил мне о наших славных годах. Как великолепны мы были когда-то – дон Гандара со своей шайкой хулиганов!

Эсикио бросил на него сердитый взгляд, но придержал язык.

– Да, мы были легендой. И мы можем снова пошалить, viejo[41].

– Вот еще! Я с живыми больше дела не имею.

– Понимаю. У них нет…

– Стойкости у них нет. Никакой.

– Точно. И все же у нас есть возможность поиграть, – задумчиво сказал Эсикио, – и, может быть, проявить благородство – ради нашего доброго друга.

– Начито не было равных, – вслух размышлял Гандара.

– Он был настоящим другом.

– Как бы мне хотелось, чтобы он был здесь!

– Но почему он не с нами?

– У него есть на это причины, – ответил Гандара.

– Какие?

Его друг серьезно смотрел на него.

– Парень давно помер.

Повисла долгая пауза, а потом оба разразились смехом, от которого затряслись горы. Друзья хохотали до тех пор, пока старый пес не посчитал нужным кое-как подняться, вильнуть кривым хвостом и подозрительно гавкнуть в пустоту ночи. Это прервало грезы женщины. Она села, потерла ладони, чтобы согреть их, и устремила взгляд в темноту, в которой что-то смутно вырисовывалось. Старые привидения, опираясь друг на друга, чтобы не упасть, и пытаясь сдержать смех, смотрели на нее. Эсикио заговорил было, но на него вдруг напал кашель. Пес снова залаял.

– Кто это? – спросил Гандара, переводя дух и вытирая слезы. – Ведьма… с волком?

– Вряд ли она ведьма, друг мой, – ответил Эсикио сквозь кашель. – Это ученица нового мастера нагуаля, она пробует самостоятельно нащупать дорогу к запредельному.

– Самостоятельно? Тебе лучше знать, каналья, – сказал Гандара и ткнул приятеля в ребра. – Экспериментирует со стихиями, вижу. С воздухом это легко – вибрирует. Земля приземляет. – Он помолчал, нахмурившись. – Труднее всего мне давалась вода.

– Мне тоже. Я видел ее среди волн. Не здесь, на юге. Чем больше качает и бросает ее океан, тем спокойнее она кажется.

– Люди почитают стихии, – нараспев произнес Гандара, – но только до определенной степени. Они чувствуют, что на высоте опасно, поэтому вцепляются в скалы. Они не любят спускаться под землю, потому что боятся темноты. Они сторонятся огня, зная, что он покроет их кожу волдырями и уничтожит их. Мало кто из них знаком со стихиями по-настоящему.

Эсикио смотрел, как женщина надевает куртку и собирает вещи.

– Она хорошо проводит дни и ночи: ее манит молния, привлекает дикая природа, она погружается в видения в пещерах и звериных норах. Она танцует нагая в лунном свете.

– Ведьма! Я так и понял! Тетушка Констанца была такой, помнишь? Каждое полнолуние бегала по улицам с голым задом!