Он научился, осуждая здесь на лоне закона, не осуждать вне этих стен никого, считая, что право такого у него нет, при этом даже не задумался ни разу, верит он в Бога, или нет. Вечность и временность существовали в нем совершенно спокойно, каким-то странным образом достигнув паритета. Так бывает, когда человек, находясь на самой вершине, не пришел еще к необходимости задуматься о каком-то жизненно важном решении, и находясь в состоянии, когда все устраивает, полагается на нечто, что подтолкнет его либо в одну, либо в другую сторону.
Такие индивиды становятся в преклонном возрасте либо монахами, либо безусловными неуклонными приверженности зла. Именно в такие моменты бесы начинают особенно активно пытаться сбить человека с состояния равновесия, перетянуть на свою сторону, прикладывая массу невероятных усилий и ухищрений. Утро началось с какой-то мысли о римском прокураторе Иудеи начала первого тысячелетия нашей веры, принимавшего участие в суде над Богом — Словом, что оказалось навязчивым, и даже немного увлекло своими ожившими в судье рассуждениями, будто, как-то внезапно оживший прокуратор, выбрал именно его себе в собеседники.
Он был надоедлив, как привязавшаяся с утра песенка, от которой никак не освободиться, кроме того настойчив, чем начал вызывать неприязнь и опасения — оставалось, либо принять его, сойдя с ума, либо изгнать, Именем Господа, выбрав, не известную до сих пор дорогу в храм.
Федеральный судья и не подозревал, что сегодняшний день, начавшийся, как обычно, для него может стать переломный, направив, или к восхождению, или падению…
«Его Честь» привычно вошел в небольшой зал суда, где уже пребывали подследственная, в отношении продления срока содержания под стражей которой и нужно было принять решения. Уже присутствовали: адвокат — молодой, но по виду, очень по боевому настроенный парень; следователь с видом, происходящей в нем тяжелейшей борьбы; его помощник, постоянно нервозно, то ерзающий по стулу, то почесывающийся, то что-то ищущий в карманах; и какая-то молодая женщина, проходящая по документам, как общественный защитник, с равными с адвокатом правами. На последней человек в мантии и остановил свой взгляд. Это лицо он, где-то уже видел, причем, где именно не вспоминалось, однако впечатления от этого остались весьма положительные. Судья еще будет возвращаться к этому вопросу, постепенно вспоминая разные подробности, пока, наконец, не вспомнил, что это было по телевизору.
Первые, более десяти выступлений, после зачитывания просьбы и ее обоснования о продления срока заключения под стражей, наконец дождавшимся своего звездного часа, помощником следователя, были посвящены алиби. Судья вглядывался в бородатые лица, совершенно не знакомых ему людей, которые раньше, через экран телевизора вызывали в нем безусловную неприязнь — ему не нравились эти бездельники-пьяницы, только и разъезжающие на своих байках, взбаламучивая общественность. Считая их неучами, грязным, необтесанными ни науками, ни воспитанием, он был поражен правильностью речи, высокому интеллекту, даже, почти поголовному высшему образованию, безукоризненности выстраивания фактов. Очередному рассказчику, излагающему свою версию свидетельских показаний, он задал, даже вопрос:
— А скажите пожалуйста, свидетель, что же подвигло вас, такого принципиального сторонника анархии, явиться в дом правосудия, с этой вот речью… — Совершенно не смутившись, оказавшийся кандидатом исторических наук, на шестом десятке жизни, мужчина, спокойно ответил:
— А вы знаете…, я вам, как историк отвечу… В истории не принято доверять мнению одного исторического лица, кем бы оно ни было…, поскольку сейчас важная часть истории жизни отдельно взятого человека, который, между прочем, достоин всяческого уважения, с любой точки зрения, я и явился ради полноты создания картины того, что может Виктории Вячеславовны помочь. При этом за каждое слово, сказанное здесь и сейчас, я несу полную ответственность не просто, но как гражданин своей Родины и лицо, представляющее историческую науку. Считаю себя, не только свидетелем факта, который вас просто обязывает принять алиби Виктории Скуратовой, но и очевидцем сегодняшнего заседание, которое может стать либо торжеством справедливости, либо вопиющим беззаконием. Честь имею…
— Ну это и понятно…, впрочем, хорошо сказано, все бы так подходили к своим обязанностям… — Далее судья продолжил, уже обращаясь к следователю:
— Ну а вы что же скажете, вопросы, может быть… Тут знаете ли интересная фактура подбирается… — Вместо ответа, Кашницкий, вставший, надо заметить, с большим трудом, начал задавать вопросы свидетелю, в интонации и смысле которых председательствующий опытным взглядом подметил, скорее стремление зафиксировать факты оправдывающие Скуратову, нежели пытающиеся аннулировать или опорочить свидетельские показания, как обычно бывает.
После «отстрелявшихся», довольно скучно, остальных байкеров, настал через Виктора Викторовича Калкутина, не просто озадачившего судью, но поставившего перед единственно возможным вариантом — отпустить, признав не виновной, что по некоторым причинам, а точнее указаниям сверху, сделать было архисложно — Москва зачем-то и почему-то курировала это дело, в полной уверенности виновности арестованной, переубеждать в обратном было не просто не реально, но по нынешним меркам не допустимо.
Человек в мантии не привык быть «козлом отпущения». Почему-то, вспомнились последние главы Евангелия, в частности поведения Понтия Пилата, понимавшего невиновность Христа, ощущающего Его не человеческую сущность, но не верившего в Него, выполнявшего не столько свой долг, сколько пытавшегося выйти «сухим из воды», при понимании, что лучше обречь на смерть Невиновного, чем пострадать от Цезаря, испугавшись слов из толпы: «Ты не друг Цезарю», если спасешь Праведника. Кто знает, может быть, рассмотрев перед собой Самого Бога, прокуратор и принял другое решение, чем спас бы себя в вечности и дал повод Господу благоволить к своему потомству в тысячи родов.
