полыхнувшее почти бурей, чуть не захватившей незадачливого оператора, занятого еще одним непристойным делом под камеру.
На всякий случай, Иван отошел к дырке в заборе, и начал наводить объектив на государственные автомобильные номера. Дождавшись, пока пламя не перекинулось на машину стоящую на полицейской стоянке, продолжающий снимать пожар уже от дороги, поднял руку, останавливая машину…
Через тридцать секунд, совершенно выбившегося из сил, но почти счастливого, его увозил другой «Мерседес Бенц Вито» — удобненький минивен, с приятной релаксирующей музыкой. Пока было время, Сталин «пробил» счета изъятых телефонов, обнаружив кругленькие суммы на них, перечислил на номер благотворительного некомерческого фонда милосердия «Онколига», с председателем которого Таней Ермаковой, давно дружил. «Упавшие» на счет почти двести тысяч рублей, быстро подняли настроение многим больным, которым очень быстро поступила помощь: «Ну вот…, как быстро можно приучить любого человека делать благотворительные, полезные дела…, а ведь никто и не знает, что эти трое такие хорошие люди! Ничего вечерком подправим»…
Через полчаса, конечно, уже по-своему телефону, но у доктора дома, он позвонил Татьяне:
— Танюх, здорово, красавица!
— Ой! Ванюша, привет! Представляешь…
— Еще как, послушай немного, у меня времени в обрез. Просьба к тебе…
— Все нормально, Иван?
— Все пучиком… Тут тебе на счет упали сегодня 200000…
— Так это ты?!
— Вот неугомонная…
— Ваааняяяя!
— Значит так, угомонись, а то следующего перевода не будет!..
— Еще?! Вся во внимании…
— Так, Танюх, это так сказать…, а долго объяснять, короче, нужно людей отблагодарить…
— Вань, я уже не в тренде…, хе хе хе — шутка!
— Да? А я вот даже задумался… На меня не ссылайся, мол, тебе позвонили из управления ГНК города, и сообщили, что проводится акция в пользу онкобольных, приуроченная к празднованию пятидесятилетнего юбилея выдающего следователя всех времен и народов Андрея Михайловича Хлыста, набрана вот такая-то сумма денег, которую решено перевести на счет твоего фонда. Так записывай основных благотворителей… — Далее он назвал три фамилии уже к этому времени освобожденных от столба полицейских и пообещал, что еще столько же переведут позже…
— Ну, Ваня…, ну ты, как всегда, ничего не поняла…, но…, все сделаю, ведь и правда помогли… — Услышав свою фамилию, Хлыст приподнялся на локте, и неожиданно для себя, почувствовал, что может делать что-то, от чего давно отвык… Вспомнив, что причиной тому принятый орально раствор героина, приобретенного с такими приключениями в подворотне, Михалыч застонал:
— Оооох…
— Что с тобой, Андрюх? Вшторило что ли?!..
— Я ж теперь наркоман…
— Да нет, друг мой…, ты на морфии уже год сидишь, и наркоманом себя не чувствуешь, а после одного глотка этого растворчика, духом упал…
— Это нужно осознать! Когда ты всю жизнь…, а! да что там… Будь, что будет, теперь уже все равно… И знаешь, спасибо тебе, Иван Семенович Салин, да, да, я то помню твою настоящую фамилию, ловок ты однако… Ты уж меня извини — много я тебе бед то причинил, а ты вот какой настоящий… Дай Бог тебе здоровья!
— Хорошее пожелание, и тебе дай Бог чуда!
— С кем ты там обо мне-то?
— Неее… — сейчас не скажу, надеюсь, ты сам об этом в скором времени узнаешь, не имей волнений — только хорошее!..
— Что ж ты там опять-то выдумал?!
— Ты знаешь, вот сколько живу на этом белом свете, столько удивляюсь, а ведь чудес мир наш полон, через край бьют, да только мало кто замечает! Вот, кажется, ну все человек испробовал, что бы добиться желаемого, даже положенного ему по заслугам, льготам, возрасту, по болезни, по статьям конституции, в конце — концов, ан нет, вот найдется какой-нибудь гандила, чтобы все испоганить!
— Ну мы и сами то хороши, че на мир то пинать?..
— Да я не о том… А потом приходит время и ты понимаешь, что Господь дает возможность сделать все по-другому — проще, честнее, справедливее…, хотя, Господь ли…, а, ну как вышло, так и вышло — другим не повадно будет…
— Ты о чем?… — Как раз во время на кухню, где шел этот диалог, вошел Илья, казавшийся совершенно разбитым и обезнадеженным, руки, болтавшиеся плетьми, задевали за все возможные выступы и углы, будто существовал он не здесь, а в другом, каком-то лишенном радости и надежды, месте. Увидев таким своего друга детства, Иван занервничал:
