Переодеваясь в ванной, она взглянула на свое отражение в зеркале: тело было в синяках и ссадинах. Милана дотронулась рукой до ребра — боль пронзила от головы до пят.
«Похоже, ребро сломано», — подумала она, надевая ночную рубашку.
Володя пришел, когда дети уже мирно посапывали в кроватках. Ночник в виде цветка лотоса заливал комнату тусклым розовым светом. Володя лег рядом с Миланой, легонько коснулся губами оголенного плеча жены.
— Милочка, прости меня, — прошептал он.
Милана молчала, только по телу пробежала мелкая нервная дрожь.
— Не знаю, что на меня нашло. Словно бес вселился, — сказал он. — Знаю, что ты обижена, но, честное слово, я не хотел. Ты думаешь, мне легко? Да я целый день места себе не находил, все из рук валилось!
— Мне тебя пожалеть? — глухо, без единой эмоции в голосе спросила Милана.
— Ну зачем ты так?
— Тебе же было плохо, значит, я, как жена, должна тебя приласкать и пожалеть.
Будь в комнате чуть светлее, он увидел бы на ее лице грустную и презрительную улыбку.
— Милка, ну прости дурака! Прошу тебя! Это было в первый и последний раз. Клянусь тебе!
— Ты растоптал мою душу. Понимаешь?
— Ударь меня! Плюнь мне, такому подлецу, в лицо! Делай, что хочешь, но прости! — умолял он.
Володя аккуратно приподнял рубашку и начал нежно целовать каждый сантиметр ее тела. Милана впервые не почувствовала возбуждения, которое возникало при прикосновении губ и рук мужа к ее обнаженному телу. Странно, но кровь не запульсировала толчками и горячее от страсти дыхание Володи не разнесло волну жара по каждой клеточке.
— Ты мне сломал ребро, — сказала она обыденно и просто, отстраняя Володю.
— Я дурак! Глупец! Как я посмел поднять руку на мать своих детей?! Может, вызвать врача?
— Не надо, — сдержанно и холодно ответила Милана и повернулась к нему спиной.
Утром Милана сразу почувствовала, что она лишняя и совершенно чужая в этой семье. Свекровь со свекром демонстративно ее не замечали. Григорий что-то нашептывал на ухо жене, а Светлана время от времени исподлобья бросала на Милану испепеляющие взгляды. Она манерно коснулась пальцами мочек ушей, закатила глаза и громко страдальчески вздохнула.
— Гриша, ты помнишь, как на тридцатилетие подарил мне золотые сережки-капельки? — произнесла она, взглянув не на мужа, а на Милану. — Теперь их нет!
Милана сделала вид, что не услышала колкости снохи.
— И не только сережек, — поддержал Светлану муж, — но и цепочки с кулончиком нет.
— Да! Кулончик был такой прикольный! Дельфинчик как живой!
— И мы с отцом тебе дарили колечко, — якобы к слову добавила свекровь. — Недешевое! Поднатужились и купили.
У Миланы чесался язык упрекнуть свекровь в том, что за все годы она не удосужилась порадовать ее хотя бы маленьким подарком, но женщина промолчала.
«С чем я пришла в их дом? — думала она. — С пустыми руками. Смею ли я упрекать ее в невнимании к себе? Конечно же нет».
Мужественно все выдержав, Милана взяла корзину и пошла в сад собирать яблоки, которые ветром и дождем сбило с дерева, и теперь плоды, умытые росой, лежали на траве, желтые, словно покрытые воском. Володя пошел за ней, догнал и ухватился за корзину.
— Зая, ну прости меня! — Он смотрел ей прямо в глаза.
— Тебе станет легче от моего прощения?
— Конечно! Хожу сам не свой.
— Мог бы словечко в защиту жены замолвить, — без зла упрекнула Милана.
— Милочка, зачем нам скандалы? Подумай сама! И так на душе тошно! Не обращай внимания, и все. У них языки чешутся, а ты переживаешь. Малыш, перемелется — мука` будет! Главное, чтобы ты меня простила!
— Я подумаю, — сказала Милана и потянула корзину на себя.
— Куда? Я сам!
Володя выхватил из ее рук плетенку и принялся собирать яблоки. Милана, увидев на огороде Татьяну, направилась к низкой изгороди, разделявшей усадьбы, поздоровалась. Соседка подошла ближе, поинтересовалась, как дела.
— Прощения просит, — вполголоса сказала Милана, кивнув в сторону Володи.
— Все они так. Напакостят, а потом просят.
