Он только кивнул.
Я не стала расспрашивать больше. Захочет – расскажет.
Отсутствовала я, по его словам, восемь дней. Почти все дни продолжались мои поиски.
Почти сразу он был мягко, но настойчиво отодвинут от руководства экспедицией группой офицеров. Поводом стало убийство моего адъютанта корнета Лори. Это случилось в тот же вечер, когда меня похитили. Оба события, разумеется, тут же увязали в одно.
(Я задумалась. Теоретически, конечно, Хомилль мог убить Лори, если тот вдруг оказался на дороге. Но почти невозможно перерезать человеку сонную артерию так, чтобы на тебя не попало ни капли крови. А крови на одежде и руках Хомилля не было, и кровью от него не пахло. На кровь у меня нюх, как у хорошей ищейки).
В общем, научную программу так и не начали разворачивать под предлогом большой и неизвестной опасности для учёных. Вывезли в намеченные пункты три приёмника, но не подключили их к сети – можно сказать, бросили. Из восьми завербованных старателей шестеро в последний момент контракт разорвали – поэтому было счастье, когда нашлись и согласились работать двое местных. Всю программу до холодов можно было считать проваленной, не нашли ничего, провешили едва ли десятую часть намеченных необходимых троп.
Тем временем зарезали ещё одного офицера…
Почему-то это послужило поводом посадить весь научный персонал под охрану. Считая и его, как бы начальника экспедиции. Сначала они возражали, но военные были непреклонны: вот разберёмся, кто тут браконьерничает, и тогда начнём с утроенными усилиями, и вообще всё ради вас, драгоценные и неприкосновенные.
Научники попытались шуметь, но им не дали ложек к обеду, и они быстро успокоились.
Но начальник не был бы начальником, если бы не имел информации со всех сторон.
Уже вечером он знал, что лагерь посетили люди из «Птички» – охрана и научники. Они разговаривали с полковником Бейт-Зее, который был формально заместителем Шпресса по техническому обеспечению (сюда же входила и охрана). Кроме Бейт-Зее, во встрече участвовали ещё восемь офицеров, каждый из которых при Отцах служил в спецвойсках. Потом они все погрузились в два грузовика, побросали туда же какое-то лабораторное оборудование – и уехали, надо полагать, в «Птичку».
Через день Шпрессу стало понятно, что военные проводят в своих рядах что-то вроде разделения на фракции: большая часть занимается какими-то перемещениями в посёлке и на трассе, зачем-то возводит укрепления; меньшая – отправляется в Долину провешивать тропы. Отбор по фракциям производят после собеседования. Прибывшие сюда отделения и взводы расформировываются до звеньев и даже отдельных бойцов и воссоздаются вновь. В принципе подобное допускалось уставом, но практиковалось редко.
Потом Шпресс узнал о дезертировавшем отделении ефрейтора Догу. С ними ушёл старатель Бене. Возможно, он их и сманил, потому что информатор Шпресса краем уха слышал о конфликте Бене с новым начальством, и конфликт был какой-то очень принципиальный.
Потом пару дней ничего особенного не происходило. Всё чаще в «Птичку» и обратно сновали группы офицеров и даже несколько присоединившихся научников. С ними у Шпресса контакта не было, их сразу отселили от основной группы. Но из окна его башни очень хорошо просматривалась площадь, и видно было, кто и с кем уезжает и приезжает.
Вечером второго дня ему рассказали, что в Столице была попытка военного переворота – спецназ захватил президентский дворец, но президента там то ли не было изначально, то ли он ушёл потайными ходами. Дворец окружили танками, и идёт какой-то вялый процесс с периодической стрельбой. Радио и телевидение отключено по всей стране, часть телефонных линий – тоже. Нашу пока не отключили, но явно контролируют. Видимо, что-то здесь у нас происходит очень важное.
Через пару часов тот же источник забежал к Шпрессу и сказал, что то ли из лагеря вырвались заключённые и катят сюда колонной, то ли в Долине откопали какую-то неизвестную самодвижущуюся джакчину, от которой все разбегаются… Корнет Куачу, источник Шпресса, был в каске и с автоматом. Шпресс видел, как он вышел из башни, как его тут же разоружили, отвели через площадь к квадратной башне, поставили к стенке и расстреляли.
Расстрел послужил толчком беспорядочной – а может, она только извне казалась беспорядочной – быстрой и кровавой схватке, когда солдаты и офицеры вдруг рассыпались по незаконченным укреплениям, открыли стрельбу, потом начали рваться гранаты или мины… Несколько машин на площади загорелось, всё заволокло дымом. И так же внезапно, как началось, всё стихло.
Шпресс понял, что нужно уходить. И как можно дальше. В чём был – тёплую одежду у научников отобрали – он вышел из своих комнат и стал спускаться. В башне стояла странная тишина. Он заглянул на этаж, где жили трое лучевых физиков. Там было пусто, но по тому, что на койках не было одеял, а также исчез стоявший в углу толстый рулон строительного утеплителя, он понял, что здравая мысль посетила не только его. На следующем этаже было хуже. Внутри что-то горело, у порога лицом вниз лежал человек с ножом в спине, рядом на четвереньках стоял другой и смотрел на Шпресса глазами бешеной собаки. Шпресс выбежал наружу и наткнулся на одного из физиков – с рулоном утеплителя. Обняв рулон, физик семенил по кругу, глаза его были плотно закрыты, и от него страшно несло дерьмом. Шпресс, хоть и профессор, и генерал, вдруг перепугался, как… – он поискал сравнение, налил ещё спирту, выпил, – как человек, который заплыл слишком далеко и вдруг осознал это. Понимаете, Нолу… – он стал смотреть мимо меня. – У меня было такое приключение в детстве. Когда я понял, что берега не вижу, волна бьёт, сил вернуться не хватит и что я наверняка утону. Ужас был, а паники не было,
