Чак
…А ещё я однажды познакомился с лошадью. Дело было даже до гимназии, и откуда в Бештоуне взялась лошадь, я не помню. Что-то на ней возили по городу – может, хлеб? Лошадь была непонятно какого цвета – скорее всего, выцветшая от старости. Да, и облупленный фанерный фургончик… точно, хлеб. Это мы с дядькой пошли за хлебом, а хлеб долго не привозили, а когда привезли, дядька затеял скандал с возчиком, а я подошёл к лошади. У неё около ремня была здоровенная растёртая рана, и по ране ползали мухи. Лошадь была совсем маленькая, я мог, подняв руку, достать ей до уха. А тут я потянулся отогнать мух, и лошадь меня стукнула коленом в грудь. Я отлетел в замусоренные лопухи под забором хлебной лавки и хотел заплакать, но было нечем – из меня вылетел весь воздух. И пока я его снова успел набрать, перед глазами раскрылся Мировой Свет, и я увидел его изнутри. Я об этом потом никому не рассказывал, даже Князю. Он бы понял, но я не мог – не знаю, почему. Возможно, просто словами всё не описывалось, а как-то по-другому не получалось.
Вот и теперь было что-то подобное. Шаман уже давно сидел между нами и покуривал свою трубочку, а я пытался вместить то, что узнал и понял, в свой тщетный мозг – и получалось почти как тогда, в детстве, но я тогда не мог – и до сих пор не могу, хотя и помню досконально! – описать словами увиденную и понятую картину, а сейчас я не мог увидеть рассказанное.
При этом, как ни странно, оба знания совмещались одно в другом – примерно как две сцепившиеся пружинки, или два отражения в одном зеркале, или как школьный фокус с пшеном и бобами, ну знаете же: в чашку бобов всыпаете чашку пшена и получаете всё ту же чашку смеси… а, всё равно не объяснить.
И вот ещё что: если бы не та лошадь и тот раскрывшийся Мировой Свет, я бы не поверил рассказу шамана. А так – почему-то поверил. Как Эхи, не знаю, он сидел почти зажмурившись: наверное, у него тоже что-то с чем-то совмещалось…
Правду когда-то говорил доктор Моорс, цитируя слова Писания: «На пиру Творца моего чаши многие ходят вкруговую». Весь Мировой Свет был наполнен Чашами, и можно было на это так взглянуть, что они слипаются вместе, как грибная или там лягушачья икра, а можно – что между ними небывалые провалы пустоты, которую вообще невозможно понять и представить. Но и то и другое было истиной, просто зависит от того, как ты смотришь: снаружи или изнутри. Взять тот же Саракшар: можно было расписать его снаружи, Мировой Свет вынести в сторону и заставить кружиться вокруг, а Тёмное тело, дающее нам ночь и отдых, развернуть на полнеба… что-то наподобие, да. И это тоже будет правильно.
Так вот, шаман рассказал, что на самом деле нашего Саракша быть просто не должно. То есть пузырёк ли в каменной пене, чаша ли, ходящая по кругу – это да, это было. А вот жить здесь люди не могли. Но вокруг было множество других пузырьков, где другие люди жили тысячелетиями – как тот же Поль, теперь-то сомнений не было, откуда он пришёл, – или даже миллионами лет. Они перебирались из мира в мир, иногда задерживаясь, иногда уходя дальше. И было какое-то совсем древнее и неимоверно могучее племя, жившее когда-то во всех доступных мирах. А потом они разом куда-то делись, оставив после себя множество странных вещей. Скажем, наш Саракш.
Такой атмосферы просто не может быть, объяснял шаман, наверняка они её создали искусственно, перекачав запасы аргона с сотен близлежащих саракшей. Если бы не аргон, наш Мировой Свет не мог бы нагревать воздух, потому что греет он очень слабенько. А потом, когда атмосфера устоялась, оно, это племя, привезло откуда-то и поселило здесь людей – пятнадцать тысяч лет назад; и даже в Писании Творца есть об этом строчки – как Творец посеял в борозды ногти с рук и с ног, и родились от них континенталы и островитяне. И потом учителя этого народа ещё долго бродили среди нас, и потому многое у нас бралось как будто ниоткуда… Никто не знает, для чего они это сделали. А ещё они создали несколько странных мест, где из саракша в саракш пройти очень легко, надо просто знать карты или
Шаман думает, что древние люди на самом деле никуда не делись, а просто потеряли интерес к каменной пене, где кишит то ли созданная, то ли разнесённая ими жизнь, и занимаются другими делами, которые нам нет возможности ни увидеть, ни понять. Ходят слухи среди шаманов, что великие древние иногда появляются, но низачем – как будто заходят по рассеянности в комнату, понимают, что не в ту – и уходят. Но сам он никогда с ними не сталкивался.
Здесь, в Долине, много ходов в другие саракши, и иногда оттуда что-то проникает к нам. Оно бывает никаким, бывает полезным, бывает очень опасным. Говорят, последняя война началась из-за того, что в Долине что-то откопали. Кидонцы послали бомбардировщики – тогда ещё что-то могло летать, небо не было перекрыто начисто – и сбросили на Долину кобальтовую бомбу. Чтобы на сотни лет радиация была смертельная. Но в Долине оказалось что-то, какая-то мошкара, которая за короткое время всю радиацию сожрала, а сама превратилась в столбы и скалы из чёрного стекла. Вот это стекло лучше не трогать, потом медленно остекленеешь сам. Но до них ещё надо дойти…
– Зачем до них доходить? – спросил я.
Там воспитуемые из лагеря прокопали какую-то дыру. И из дыры что-то попёрло. Надо посмотреть. И показать вашему, который не ваш.
