позже из долины потянулись солдатики, которых увёл Бене; они там умудрились растерять друг друга – отошёл на шаг, тут же назад, а уже никого нет… Но так или иначе, а шестнадцать человек из Долины вернулось – рядовые, два капрала и корнет. Сам Бене и ефрейтор Догу – инициаторы ухода из лагеря – пока не появлялись…
Князь сказал, что собрали двадцать шесть тел, из них шестеро – научники. В некоторые башни невозможно было попасть – лестницы были втянуты на верхние этажи, но никто не откликался на зов. И танк, в котором в смутную ночь прятался начальник Шпресс, был заперт изнутри. То есть погибших могло быть ещё какое-то число.
Чуть позже один капрал и двое солдатиков попросили разрешения уйти. Их нагрузили провиантом и показали дорогу. Через трое суток один из них вернулся и сказал, что их обстреляли из пулемёта. Что стало с остальными, он не знает. Может, и ничего. Просто он решил, что… да нет, ничего он не решал, ноги сами понесли…
Помимо трупов людей, на территории и в ближайших окрестностях обнаружили странных убитых животных. Одно походило на гигантскую саламандру, только покрытую жёсткой и густой чёрной шерстью. Два других были бескрылыми птицами с длинными ногами и шеями – и с такими клювами, что, пожалуй, могли бы разом перекусить автомобильную покрышку. Стальной крепости клювы, да ещё зазубренные по острейшей кромке – как зубы всё равно… Шаман посмотрел на них равнодушно и сказал, что это из какого-то соседнего саракша; а я подумал, жалко, что Поль не дожил, вот бы порадовался.
И ещё подумал, что на такую птичку только со скорчером и ходить…
Рыбка, Шпресс и остальные научники живо сорганизовались заново, и получилось так, что главной стала Рыбка. У них была пропасть оборудования, но из этой пропасти часть оказалась негодной, а часть уничтоженной, – так что приходилось думать, как использовать оставшееся и как под это оставшееся перекроить программу исследований.
Поскольку ни на какие работы, требующие физических усилий, меня не брали, а по части работ мыслительных я был не в авторитете (а напрасно!), то мне оставалось только бродить по лагерю и всем давать советы, – чтобы меня потом удавили, как древнего мудреца Сукра. Я, кстати, начал обращать внимание, что во мне понемногу проступает много черт дядюшки Ори… ну, как я его запомнил. Бегать голым мне ещё не хотелось, а вот приводить народ в изумление странными речами – очень. Причём это только наполовину было в шутку…
Да ладно бы странные речи. Я снова начал видеть чудные сны. Как тогда, когда мы все ошивались рядом с Полем. То ли Князь, то ли Рыба решили, что на меня даёт наводку мнемоскоп и я работаю как приёмник, просто на другой частоте. Как-то так. Что это типа тоже сны Поля. Но мне почему-то казалось, что это не его сны. Кого-то, кто был рядом с ним – там, в его саракше – но другого…
Всё сложно, да.
Причём снилось мне раз за разом примерно одно и то же: я иду сквозь кусты, раздвигая ветви руками, и вдруг оказываюсь на поляне. Поляна маленькая и выпуклая, будто макушка. Посередине макушки стоит скамейка – то просто из досок, то плетёная из лозы, то будто в старом парке – ажурное литьё. На скамейке сидят парнишка и девочка, и сначала мне каждый раз кажется, что это Князь и Рыба. Я подхожу к ним сзади, они оборачиваются – и нет, не Князь, хотя и похож: такое же узкое лицо, торчащие скулы, но нос, глаза, волосы, рот – всё другое; и девочка совсем не похожа на Рыбу – вернее, очень похожи волосы, и сзади, и спереди, но и только – лицо у девочки широкое и плосковатое, вздёрнутый носик, капризный рот и большие серые, немножко кукольные блестящие глаза. Она то ли хочет заплакать, то ли просто напугана. Увидев меня, паренёк опускает закатанные рукава, но я успеваю увидеть длинный белый шрам от сгиба локтя до запястья. И он говорит девочке, заканчивая разговор, которого я не слышал: «Нет, конечно, звери – это не я. Я – дверь…» И тут я его узнаю. Это Зорах, только здесь ему лет двенадцать…
Я не знаю, почему мне становится страшно. Но я просыпаюсь, и сердце колотится бешено…
Рыба
Академик Каан Ши часто цитировал высказывания древнего мудреца Сукра, от которого не осталось научных трудов, но которого в огромных количествах вспоминали современники; похоже, мудрец был порядочной скотиной, слишком много понимавший в людях и не пытавшийся скрывать своё понимание. Одно такое изречение гласило: «Счастье – это состояние, при котором человек не способен замечать горести других людей и несовершенство трудов Творца». То есть учёный из меня сейчас был как из сосульки паяльник.
Но я старалась, честно.
Как-то само собой получилось, что Шпресс слил свои руководящие полномочия мне. Я это не сразу поняла, а когда поняла, сначала разозлилась. Потом подумала: да и джакч с ним. Генерал-профессор был хороший человек, но сейчас он просто сломался.
А времени, боюсь, у нас имелось не так много, как надо бы.
Все научники ехали сюда со своими программами, везли и заказывали оборудование под них – сейчас пришлось всё переформатировать, поскольку, скажем, доктор Камре остался без своей лаборатории (всё разнесло гранатами), а работник он был ценнейший; в то же время биохимиков не осталось ни
