— Давай, что ли, за них выпьем, — и сделал большой глоток.
Йормунганд от протянутой бутылки отказался.
— Можешь меня отсюда вытащить? — спросил Бьярне без обиняков.
«Зачем?» едва не спросил Йормунганд, но после такого вопроса он и в самом деле мог оказаться с разбитой головой.
— Я что-нибудь придумаю, — сказал он. — Эдегор отправит меня…
— Подальше, чтоб глаза его тебя не видели, да-да. Но не навсегда. И, сдается мне, ты еще тот вертихвост.
Йормунганд поморщился. В его краях слово «вертихвост» значило не то, что, вероятно, подразумевал Бьярне.
— Бьярне, — сказал Йормунганд, — у меня есть просьба.
— Да катись ты! — Бьярне добавил еще парочку специальных цверговых словечек.
— Сделай ожерелье для княжеской жены. Витое, красивое, чтобы она носила его. Вроде как в знак смирения.
Бьярне разразился хриплой бранью.
— На ожерелье добавь этот амулет, — продолжил Йормунганд, когда поток слов цверга иссяк. Из потайного кармана плаща он вынул маленький круглый камешек похожий на тот, который носил сам. Тонкая резьба обрамляла его.
— На счастье, — сказал Йормунганд и зловеще усмехнулся.
Бьярне воззрился на него с секунду и выхватил камешек из руки. Долго ворочал в широких ладонях так и эдак, прикидывая, в чем подвох.
— И что? — спросил он.
— И Раннвейг заживет счастливо, — сказал Йормунганд с ухмылкой.
— Счастливо? — сказал Бьярне.
— Очень, — заверил его Йормунганд.
— Сделаю, как говоришь, раз счастливо. Что, такая вредная баба?
Йормунганд пожал плечами.
— Женщины, — произнес он с глубокомысленным видом.
— Видел ее, а? — сказал Бьярне, пряча улыбку в бороду. Он уже захмелел, тяжело оперся на стену широкой спиной.
— Кого? — спросил Йормунганд, подхватывая едва не выпавшую из пальцев Бьярне бутыль.
— Деву-лебедь.
— Нет. С чего ты взял, что твоя пташка здесь?
— Еще раз назовешь ее пташкой, зубы в узелке унесешь. Точно она. Я ее видел.
— Она сюда поднималась? — удивился Йормунганд.
— Нее, да и зачем? Я видел ее сверху, из окна. Подтянулся на руках, руки-то у меня крепкие, да посмотрел. Она стояла во дворе замка. Князь напротив нее, пеший, а она верхом на коне, вся такая гордая и красивая. А потом вверх глянула. Будто меня увидела, тут-то я с окна и упал. Тут не высоко, не расшибся.
— И все? — спросил Йормунганд, делая глоток. Жидкость обожгла рот и раздразнила вкусовые рецепторы. В следующий раз, решил Йормунганд, он сделает выпивку не такой крепкой. И, может быть, не из полыни.
— А чего еще надо? Она жива и все такая же красивая.
Бьярне еще бормотал, хотя глаза его слипались. Йормунганд следил за ним краем глаза. Он сунул руку в потайной карман плаща и вынул одну из рун.
Хагалаз.
Руна стихий.
Так тому и быть. Йормунганд спрятал руну обратно в карман, поднялся на ослабевшие ноги и несколько раз ударил в дверь. Тюремщик открыл так скоро, будто все это время ждал на пологе.
— Ах, дева, дева, — пробормотал цверг во сне, — Что же ты натворила, что же со мной сделала.
С лестницы за дверью раздался слабый крик.
Хозяин в тот день впервые пришел пьяный. Он и раньше приходил навеселе с княжеских пиров, но всякий раз своими ногами. На этот раз его принесли. Стражник с башни молча скинул хозяина с плеча как куль с мукой.
— На вот, — сказал он, — своего чародея. Облакался зелья, ногу на лестнице подвернул.
Ругер низко поклонился. Он уже давно стар, голова облысела, оставив немного волос за ушами. Уши топорщилась как стяги, изо рта воняло гнилью. Он втайне надеялся, что чародей найдет способ вернуть ему молодость, но Ругер и в молодости не отличался красотой. Иногда хозяин давал ему снадобья и с интересом спрашивал, как он себя чувствует. Ругер прислушивался к своему нутру, но никаких изменений в нем не происходило. Только живот болел.
