По следам литераторов. Кое-что за Одессу

1935: закономерный финал долгого «бракоразводного процесса». «Новая сионистская организация» Жаботинского. Программа: «1. Создание еврейского большинства на обоих берегах Иордана; 2. Учреждение еврейского государства в Палестине на основе разума и справедливости в духе Торы; 3. Репатриация в Палестину всех евреев, которые желают этого; 4. Ликвидация диаспоры».

Сложно сказать, была ли эта программа написана по принципу: «переплывая реку, забирайся выше нужной точки на противоположном берегу: течение снесёт вниз – и окажешься там, куда планировал приплыть». Можно долго рассуждать, что было бы, если бы… Мы знаем, что получилось.

Поскольку наша экскурсия о литераторах, вернёмся к литературной деятельности Владимира Жаботинского[642]. Он не оставлял её, несмотря на яростную политическую борьбу.

Мы упоминали, что в 1926-м Жаботинский пишет исторический роман «Самсон Назорей», где с большой художественной силой[643] – и в полном соответствии с библейским рассказом – описывает активного, смелого, даже воинственного еврея. При этом он ещё и мудр, точнее – логичен до парадоксальности. Пример: Самсон разбирает спор двух братьев о дележе урожая. Старший обвиняет младшего в безделье и требует весь урожай; младший утверждает, что работал наравне со старшим и требует половину. Объективных свидетелей нет – только жёны. «Значит, – сказал Самсон, – об одной половине спора нет: оба согласны, что она полагается старшему. Спор только о второй половине: её мы разделим поровну. Три четверти урожая – старшему брату, а младшему четверть. Ступайте».

В 1928-м написано «Слово о полку», в 1931-м в Париже выходит сборник с остроумным названием «Стихи, переводы, плагиаты».

За четыре года до его смерти – в 1936-м – выходят два романа про Одессу, два объяснения в любви к родному городу. В Москве – «Белеет парус одинокий» Катаева, в Париже – «Пятеро» Жаботинского. Катаеву проще: он может приехать в родной город в любой момент; Жаботинский понимает, что родного города уже не увидит. Катаеву сложнее: он многое утаивает – правду об Одессе и «о себе любимом» расскажет только спустя 43 года в «Уже написан Вертер», да так, что и эту правду нужно будет расшифровывать специалистам (см. главу 10); Жаботинский в романе смел и открыт до исповедальности.

Мы уже упоминали роман Бориса Житкова «Виктор Вавич», так драматически опоздавший к читателю (см. гл. 7), законченный в том же 1936-м и описывающий то же время, что и «Белеет парус одинокий», и «Пятеро». Более того, внимательный читатель увидит, что и в «Викторе Вавиче» неявно, но тоже описана Одесса: городской сад на главной улице, на ней же гостиница «Московская», улица Садовая рядом с Соборной площадью и т. д.

«Пятеро» столь же драматично поздно появились на «постсоветском» пространстве: их издали только в 2000-м и только в Одессе[644]. К этому времени на всём этом «постсоветском» пространстве утвердился бабелевский одесский миф. Официально Бабель погиб в том же 1940-м, когда умер Жаботинский, но он реабилитирован и книги его пришли к нам ещё в 1960-е годы. А страшный идеолог сионизма – да ещё в его особо извращённой ревизионистской форме – никак не мог одновременно быть прекрасным русским писателем. Что до того, что мизантроп Чуковский сравнивал его с пушкинским Моцартом, а бесконечно язвительный критик Михаил Андреевич Ильин (Осоргин) написал в парижском журнале «Рассвет» в связи с пятидесятилетием Жаботинского: «В русской литературе и публицистике очень много талантливых евреев, живущих – и пламенно живущих – только российскими интересами. При моём полном к ним уважении, я всё-таки большой процент пламенных связал бы верёвочкой и отдал бы вам в обмен на одного холодно-любезного к нам Жаботинского»[645].

Короче говоря, писателя Жаботинского не было, и бабелевский миф об Одессе как о городе дворов и, выражаясь жаргонно, «тотального договорняка» жил – да и живёт – без конкуренции. Мы примерно описали его в главе 5.

Но, как сказано в «Семнадцати мгновеньях весны» – «Была и другая Германия»[646]. Была и другая Одесса – Одесса не дворов, а улиц, причём европейских улиц, Одесса «времени больших ожиданий». В начале романа описан уютный мир, почти булгаковский мир Турбиных: большая дружная семья Мильгром, вольная и бурлящая жизнь южной столицы России. Автор, повторим, очень любит и родной город, и своих героев. Но писатель Жаботинский так же свободен от иллюзий, как и политик Жаботинский. Как в мрачной шутке: «Виден свет в конце туннеля – это встречный паровоз». Мир Мильгромов разрушается так же, как уютный мир Турбиных. Не будем пересказывать сюжет: роман заслуживает прочтения, а не пересказа. Отметим только, что Жаботинский мастерски разоблачает каждую иллюзию, господствовавшую в ту эпоху.

Иллюзия светлого дня революции: на рейде стоит броненосец «Потёмкин», ликующие массы идут в порт[647]. Наступает вечер и «… в порту ещё с захода солнца шибко текёт монополька[648]; уже давно, махнув рукой, подались обратно в город обманутые агитаторы…»

Иллюзия революционного пробуждения народных масс: «Дворницкое сословие стремительно повышалось в чине и влиянии, превращалось в основной стержень государственной власти».

Даже развитие своего «детища» – еврейской самообороны – Жаботинский, с его бесстрашным аналитическим умом, видит в налётчиках и бандитах. Причём они не опоэтизированные Бабелем герои «Одесских рассказов», а «чисто-конкретные» ребята, ухудшающие и без того тяжёлое положение беззащитных евреев: «В два кнута хлещут еврейскую массу, – меланхолически писал мой коллега по газете, фельетонист на серьёзные темы, – ночью, дубинками – чужая сволочь, днём – своя».

Этот роман могучими художественными средствами выражал и главную политическую мысль Жаботинского: анализируйте факты, не поддавайтесь