Лицо его похудело, глаза сделались дикими.
— Такого-то числа ты был в доме Хорькова?
— Точно так.
— Зачем?
— Хотел убить девку — и убил, потому я ее любил оченно, а она, стерва, нет…
— С каким намерением?
— Понравилась, потому чувствие имел, потому кто Богу не грешен…
Члены захохотали.
— Для того только, что понравилась?
— Убил именно из-за того… Потому единственно, зачем она презирала меня…
Опять хохот.
— Господа, он не в здравом рассудке, — заметил доктор.
— Эдакая-то дубина? Что вы, г. доктор! Все эти мерзавцы довольно хладнокровны.
— Однако позвольте мне, как врачу, спросить его… Ты чем занимался?
— Коров-то бил — быков колол.
— Не надоело?
— Хоть сейчас, так вот как шарахну! — и Шилохвостов сделал поворот так, что солдаты, до сих пор улыбавшиеся, теперь приняли угрожающую позицию, а один из членов вздрогнул.
— Ну, разве он не в здравом уме? — заметил член.
— Ты говоришь: убил, а тебя схватили.
— Это точно схватили… Вот что обидно!
— Что?
— Зачем схватили, когда я с быками управлялся? Небось, сам бы пришел, сознался.
— Надо позвать девицу Хорькову, потому что преступник уверяет, что он ее убил, — предложил доктор.
Но на это не согласился другой доктор.
Присутствие нашло Шилохвостова в здравом уме. Палата решила наказать плетьми и сослать в Сибирь.
Вдруг умер палач, и это сильно обеспокоило начальство.
Известно, что палач играет в глазах обвиненных важную роль. Теперь только о том и было речи: кто будет палач? Было даже несколько человек, которые хвастались тем, что они выпросятся в палачи. Но вдруг Шилохвостов и говорит арестантам:
— А что, ребята, меня приговорили к плетям и говорят, что я девку не убил, так я же говорю: буду я палач единственно для того, что девку хочется застегать.
— А ежели придется мать свою наказывать?
— Не придется: она сумасшедшая, а сумасшедших не дерут.
После этого разговора скоро Шилохвостова сделали палачом, а двое арестантов сошли с ума и попали в дом умалишенных.
В первое время Шилохвостову неловко было в родном городе исполнять должность палача, и он частенько получал наказания за неправильное выполнение своей обязанности, но потом так привык, что даже гордился. Жил он в остроге, в особенной комнате. Днем ему была дана полная свобода гулять по острогу, в город он выходил с полицейским солдатом, а на ночь его запирали. С первой поры арестанты боялись его, но так как он был со всеми вежлив, то все скоро привыкли к нему: он любезно разговаривал с ними, решал их споры, унимал ссоры, и все любили его. Случалось, если смотритель не мог справиться с арестантами, то приглашал Шилохвостова, и тот унимал арестантов двумя-тремя словами, а потом смотритель говорил нотацию, как нужно обращаться с арестантами. Но смотрители, вследствие ли нетрезвой их жизни, или вследствие мотовства казенного имущества, менялись часто, и так как они были вообще люди грубые, считали арестантов за таких людей, с которыми и говорить не следует, не только что уважить какую-нибудь их просьбу, то арестанты преимущественно стали относиться с просьбами к Шилохвостову: в лазарет ли кому хочется, водки ли кому нужно, или на рынок сходить — Шилохвостов все эти дела хорошо обделывал и даже частенько давал денег арестантам.
Дошло наконец до того, что ему нельзя было показаться во дворе во время прогулок арестантов: покажется — все обступят его, засыплют просьбами. Часто он жаловался стряпчим на дурную пищу, и это очень не нравилось смотрителям, которые почти постоянно жаловались на него городничему, но жалобы их почти никогда не уважались, потому что во время бытности Шилохвостова в остроге не было ни одного бунта.
Однако как арестанты ни раболепствовали перед Шилохвостовым, считая его царьком острота, все же они и побаивались его, потому что, как ни была мала вина каждого, каждый боялся того, что он будет наказан, да еще публично палачом.
