Крестный ход
В дальний поселок лесорубов настоятеля храма отца Иоанна привело объяснимое в его сане рвение. Сам он был молод, рукоположился сравнительно недавно, а путь его к Церкви лежал подлинно через тернии, если взять во внимание род занятий до того, как произошел в душе излом в сторону вызревшей потребности в молитве. Священник видел, что нравственность падает катастрофически, тем более еще лет пять тому как падал сам, наигрывая на гитаре в молодежном оркестре.
Что ж делать, если так сталось, так был воспитан в семье, ничьей рукой не направлен и никем не остановлен, пока в душе не прозвучал глас Господа. И бросил оркестр, пошел в церковь, попросил прощения и был прощен за то, что сумел перевернуть самого себя и не побояться насмешек недавнего своего окружения.
И поехал в Сибирь, в один из негромких дальних приходов, где и стал служить ревностно, со всем присущим возрасту максимализмом. И лишь со временем понял, что все не так, как думалось, как виделось, как мечталось, ибо чисто житейского опыта имел немного, и начинало казаться неподъемным то великое дело, которому решил посвятить свою жизнь. Правильнее будет сказать иначе: великое дело служения Богу не может быть неподъемным, а вот достанет ли его собственных сил, чтобы достучаться до каждого погрязшего в грехах человека?
Хотя, наверное, ближе и понятнее всякому мирянину тот, кто сам прошел через грех…
Ну, ладно, не судите и не будете судимы – примерно с такой главной мыслью в глазах сошел Иоанн с автобуса и медленно брел вдоль домов по обе стороны дороги. Из окон маячили лица любопытных поселян, соображающих, видно, чего это могло понадобиться здесь священнику.
Определенного места, куда бы мог стремиться, он не имел и шел, надеясь, ведь должен же был кто-то отозваться на его появление в дальнем поселке…
И привели ноги таким манером до поселкового Совета, что было в его положении даже необходимо, ведь вторгался он на чужую территорию, где порядки какие-то все же существовали и не мог он с ними не считаться.
– Вы… – не зная как назвать, – с какой целью? – повернул к священнику лицо мужчина, как видно, представляющий здесь власть.
– Я с Божьим словом, – просто отозвался отец Иоанн и сел на указанный стул.
– Против Бога и его заповедей я ничего не имею, но вот очень хотел бы поглядеть, что выйдет из вашего к нам приезда, – категорически заявил мужчина и добавил: – Походите по поселку, поговорите с людьми, они, знаете, вчера получили зарплату…
Сидевшая здесь же девушка при последних словах говорившего хмыкнула, затем покраснела и быстренько выскочила из помещения.
– Она вот, – кивнул мужчина вслед девице, – правильно среагировала, народ у нас тяжелый, лесной, могут и матом, и кулаком, и еще чем. Гулять будут дня три-четыре, а работа стой! – вдруг добавил зло, даже грубо, чем привел в смущение теперь уже отца Иоанна.
– Вчерась, – продолжал в том же тоне, – наряд пришлось вызывать, а кого урезонивать? Бабы пьют! Ребятишкам наливают! Весь поселок надо садить на суток пятнадцать, кроме разве двух-трех старух, которые трезвые не потому, что не хотели бы выпить, а потому, что на ладан дышат. Устроили драку: один сел на трактор и, если бы машина сама по себе не заглохла, наделал бы делов. Черт бы побрал такую мою должность!..
Надо было что-то сказать, остановить поток брани, но и положению мужчины нельзя было не посочувствовать. Молодой священник испытывал от того чувство растерянности, неловкости, не мог найти нужные слова, а потому встал, молча поклонился одной головой и направился к выходу.
– Вы можете переночевать в заежке, – услышал вдогонку. – Я сторожу накажу – все одно автобус будет только завтра… Да и будет ли? Пожары!.. Леса горят!..
Эти последние слова заставили вспомнить разговоры пассажиров в автобусе и неоглядную муть неба, сквозь которую летнее солнце маячило едва различимым пятнышком. Вспомнить и осознать, потому что местные газеты он не читал, а там, откуда приехал, леса не горят – их попросту нет, ибо не те масштабы.
Попытался вспомнить где-либо читаное о лесных пожарах, но все известные ему писатели были склонны описывать половодье в пору весеннюю, стихию грозы или, на худой конец, метель, снежную бурю. Видно, и к этому надо привыкать в чужой для него сибирской стороне.
Машинально вокруг себя осмотрелся, но было все то же, что из окна автобуса, только за кромкой леса четче обозначились столбы серой завесы, словно поселок обложили многочисленными кострами.
– Не боись, батюшка, – услышал вдруг и узрел ехидно оскалившегося мужичонку, приостановившегося сбоку на разбитой дороге, что пролегала посреди улицы. – Не сгоришь. А сгоришь, так не сгниешь – все там будем в свой час… У нас такие пожары кажный год – привыкши мы. Дощщь пойдет и потушит… А вот ты зачем здеся? – неожиданно выкрикнул, и в том почудился вызов на шутовский диспут. – Може, скажешь, как огнь души моей погасить?! А?!
И как-то боком пошел на отца Иоанна, выпятив тощую грудь.
– Може, скажешь, попик? А?!
Отец Иоанн быстро перекрестил мужичонку, повернулся, чтобы идти прочь, но словно наткнулся на холодные, недобрые глаза стоявших невдалеке двух женщин. На некоторое мгновение замер, затем поклонился им и, ни на кого не глядя, двинулся вдоль улицы.
Надо было успокоиться, собраться с мыслями, и сама собой зазвучала в душе молитва.
Он понял, что столкнулся с неизвестным ему устройством жизни людей, где все было нацелено на погубление созданной Господом благодати. Поселок
