— …и если отдельные любители на грош пятаков накупить думают, что могут и языческое паскудное благословение на халяву получить и перед господом нашим чистым остаться…
Из кустов — треск сучьев, отдышка и шаги — быстрые, плавно перетекшие в бег.
— … то они глубоко ошибаются. Прокляну — маму вспомнить не успеют. Только… — этот кусок фразы относился уже к Эрвину… — только лучше не доводить. А то я слова анафемы забыл…
Переход — от неведомых халявщиков к Эрвину, от гнева к доброй улыбке — был резким, таким, что Эрвин улыбнулся слегка.
— К Яго эти халявщики уже не сунутся — старый волк себе цену знает, а со чужаком, не знающим местных порядков может и прокатить. Будет обидно, да и вам пополнение в семействе не нужно, совсем.
Эрвин кивнул. Хорошо, мол. Старик улыбнулся. Посмотрел вниз:.
Кстати, кто там на площади — белый такой? Тоже с вами приехал?
— Да, с нами. Станислав Лаудон. Учитель, вроде…
— Ну, тогда я побежал… Он мне еще когда перевод местных песен обещал… в этот раз забудет — прокляну, точно…
И, уже уходя, добавил:
— А все-таки жалко, что вы не из Витебска. Надеюсь, хоть в этом году направление не потеряют.
Эрвин скосил глаза на его руки — все в сетке синих, исчерканных вен. И перекрестился на кресты собора. Просто так, надеясь, что направление потеряют и на этот раз. Год перелета, год в железной банке старик бы не перенес.
В глаза — алый отблеск. Солнце плыло в закат. Тонконогие цапли вышагивали в тине по берегу пруда. Слева — глухое ворчание и довольный, отрывистый рык: «Муур». Зверь точил рога об амбар. Выгибал голову, щурился, довольно кивал, водя рыжей шерстью по серому пластику. Увидел Эрвина, встрепенулся, замахал тяжелой башкой — отличная, мол, человек рогочесалка.
На площади рассасывалась толпа. Медленно, неторопливо. Эрвин посмотрел, нашел глазами Станислава, потом Ирину — синяя форменка мелькала в самой гуще толпы, на крыльце. Отжала председателя от расчетов, считала сама, то и дело выговаривая что-то свое троерукому… Тот дивился, мотал головой. Хитро щурил глаз — Эрвин не понял, что они считали, но толпа рассасывалась стремительно — счет у Ирины в уме получался куда быстрее чем у Хуана на пальцах.
Орлан присел сверху, на крышу управы, кося с конька глазом на гомонящих людей. Алым нимбом — перья на его голове. Солнце красило огнем все подряд — птичьи перья, двускатные крыши и лица. Закат.
Эрвин поднялся, зачем-то посмотрел на часы. Вздрогнул даже: четкий ряд цифр калечил глаз. Непривычно — ровный, неживой, мерцающий электрическим, болотным светом. С площади — звон музыки, песня и сухой, ласковый треск. Зажгли костры — пламя взвилось, весело заплясали в воздухе мелкие рыжие искры. На холмах — зеленым — огни. Комма Ахт.
Встряхнулся, прогоняя из ноздрей пряный лотосовый дух.
«Не о том думаю… надо Ирину с площади доставать. Иезуит выразился — как-то странно он выразился, старик. Будто пресловутые халявщики ждут благословения и от Ирины тоже. Кто их знает, может пресловутая первая ночь тут на обе стороны работает. Надо поберечь». И поспешил вниз с холма вниз, на площадь перед собором святой Фотинии.
Алый диск солнца коснулся земли.
Забытые часы в руке мигнули, показав дату. Двадцать первое ноль шестое…
Лиианна в этот день осталась одна — совсем одна. Эрвин ушел, со своей колдуньей, Миа пошла проверять БТР, даже ДаКоста — крутился, крутился вокруг и пропал, увлеченный толпой и шумом на площади. И мелкая Маар ушла — со Станиславом, тот обещал показать ей местную школу. Лиианна дернулась было — не дать, не пустить но куда… Глупая Маар ускакала прежде, чем Лиианна успела выкрикнуть предупреждение. «Берегись черных попов, они похищают души». Бесполезно. Она осталась одна. Совсем одна. Вокруг — полутемный, пустой сарай, отведенный им «крестовыми» для проживания. Гулкие стены, под потолком — гибкие лианы, все в маленьких, ярких цветах. Никого вокруг — черные должно быть разогнали своих на работу. Всех, даже воины не пожалели гордости. Для Лиианны, привыкшей видеть гордых воинов Туманного леса свободно слоняющихся туда-сюда по родной деревне, это было дико, чудно… но — сейчас ей это на руку. Она уселась в угол, прислонилась к стене. Там как раз оказалась чистая доска. Она села, достала старую куртку — куртку ДаКосты, он еще когда просил ее зашить. Хорошо, теперь можно притворится, что работаешь. А куртку и впрямь надо зашить. Обидно, конечно, но — ДаКоста здесь пока единственный, с кем ей можно перекинуться словом.
Птица чирикнула под кровлей. Зашуршала солома на полу. Лиианна вздрогнула было. Перевела дух. Всего лишь птица. Колдунья бдит, ее пернатые слуги следят за ней, чтобы не сбежала и не потерялась. Из кармана куртки выпал кожаный, странный прямоугольник. Блокнот. Потрепанный грубый блокнот — стопка листов исчерченной серой бумаги. Лиианна подняла. Машинально перевернула страницу. И замерла.
С дешевого листа небрежным карандашным штрихом на Лиианну взглянуло чудо.
Там был город и набережные, шумящее море, птицы и чудные, уходящие шпилями в небо дворцы. Зубчатые горы, морской берег, пляж баллюстрада и
