разговор с губернаторшей Дювалье передали сразу, едва ли не раньше, чем сам капитан успел его осознать. Из двух источников разом, Эмма постаралась тогда. И сейчас постаралась тоже — выловила из оговорки в сети дату и время начала флотской операции. Еще два часа подготовки, плюс часы лета до луны — это, конечно, быстро но все равно — про флот и их капитана можно на время забыть. Его собственная операция начнется и закончится куда раньше. На часах — три сорок пять. Дювалье позволил себе улыбнутся — слегка, чувствуя, как отпускает напряжение. Листнул записную книжку на столе. Открылось на странице «Эмма Харт». Почти чистый лист, записей до обидного мало. Первая строчка — два дня назад, собственной рукой:
«…сказать Абиму, пусть найдет ее прежних. Выяснит имена, найдет и отрывет все, что можно. Так испортить годный, в общем-то, материал — суметь надо…». Восклицательный знак. Выговор самому себе — перо пробило бумагу чуть больше чем надо.
Дальше — пометка его же, но уже более спокойным почерком «приоритет — низкий». Вкладной листик почерком Абима — список на полдесятка имен, точнее бандитских кликух с короткими пометками «забит при аресте», «поножовщина», «передоз» и ты ды. Дювалье усмехнулся — слегка, отбросив лист в сторону. Абим — честен, дотошен и исполнителен, но тут он старался зря. Все эти «морды», «хряки» и «кабаны» благополучно окочурилсь и без его помощи.
Еще большой знак «плюс» — успешный перехват капитанского разговора. Пометка — «спросить, как ей это удалось». Дювалье взял ручку, пририсовал еще один — хороший, жирный. Сегодняшний перехват. А пометку обвел — его людям такое раньше не удавалось.
В приемной чуть слышно хлопнула дверь. Дювалье услыхал голос Эммы. Скосил глаза на часы — быстро она.
«Вот так, папа. Такие дела. Моя смерть ко мне по вызову бегает, — подумал он, подняв глаза на портрет на стене, — А вообще, старается девочка, надо поощрить».
Вошла Эмма — с порога кивнула, на миг опустив глаза в пол. Рубашка смята, ворот расстегнут, а дыхание — сбито, от спешки, от быстрого бега. Она подняла глаза, Дювалье поймал ее взгляд и понял — не только от бега.
«Надо поощрить», — подумал он, вставая из-за стола ей навстречу.
На часах — без десяти.
Далеко отсюда, на луне Геллера Марсель как раз входил в «зеркальную долли». Махнул рукой туземцу-охраннику — весело, как старому знакомому и шагнул в дверь, насвистывая под нос веселую песню. Холл — необычно — был темен и пуст. Ковер под ногами — в мягком ворсе тонул звук шагов, тишина, лишь желтый свет неона мерцал, отражаясь от десятка зеркал в коридоре. Никого. Марсель невольно замер, осекся. Сделал шаг. Под ногой влажно, противно хлюпнуло. Плеснуло красным на сапоги. Парень глянул вниз, изумляясь — где все и что здесь пролили…
Подслеповатый электронный экран мигнул на стене, показав время — Без девяти четыре…
— Вызывали, босс? — спросила — почти выдохнула — Эмми, опять сумев посмотреть на Дювалье снизу вверх расширенными, искрящимися надеждой глазами.
— Да, вызывал. Во-первых, сказать спасибо. Ваш перехват мне очень помог. Хорошая работа.
Дювалье оказался рядом — вдруг, Эмми не заметила, как. Просто скользнул, подошел, положил руки на плечи. Поймал взгляд — вмиг затуманившийся, поплывший. Добавил, глядя, как широко распахиваются, расширяются ее глаза, загораясь огнем и надеждой.
— Принести извинения. Я должен был сделать это раньше.
«Это — что?» — подумала Эмми. Потом его руки легли ей на бедра. Легли, огладили. И скользнули выше, на грудь, разом наглядно объяснив — что. Стон рванул вверх с ее губ. Дювалье скосил глаза на часы — без пяти.
«Забавное совпадение…», — мельком подумал он, накрывая ее губы губами.
На подслеповатых электронных часах — без пяти. Марсель уже рухнул на грязный ковер, хрипя и булькая кровью из перерезанного горла. Убийца — тот самый вышибала-туземец нагнулся, вытирая кривой нож о куртку убитого. Мерцали татуировки на плоском лице — по лбу и вискам вспыхивали неоновым мертвым огнем перечеркнутые сверху вниз молнии. Кровь текла и текла на ковер, застывая на волосах мертвого пилота — кудрявых, густых, причесанных шаром, под одуванчик.
Убийца спрятал нож и поспешил к входу, где уже собирала строй его группа — три десятка таких же как он татуированных дикарей. Короткие автоматы, большеглазые газовые маски — люди, но больше уже похожи на богомолов. Старший скосил глаза на часы — без двух минут. Потом выхватил нож, поднял, поймав кривым лезвием алый, неоновый свет. И тридцать глоток заорали, запели в тон — кванто кхорне…
Без двух минут четыре.
— Э, нет, давай сама, — прошептал Эмми на ухо Дювалье. Эмми, пьяной и тающей в его руках от огненной ласки. Чуть отстранился, убрал руки с груди. Та застонала даже — громко, подняв к небу прокушенные губы. Рванула рубашку — истово, треск оглушал, отлетевшая пуговица звякнула, оцарапав Дювалье щеку. Потянулась к нему, обняла — опять, запустив пальцы в курчавые волосы. Ее кожа пахла хлоркой — самую чуть. Запах корабля, боли и эмигрантской палубы. «Выведем, не вопрос», — мельком подумал Дювалье, но, все же, чуть сморщился, отстранился. И скосил глаза. На часах — четыре ноль-ноль. Ровно.
— Брамимонда…моя смерть. Правильное совпадение, — шепнул сам себе Дювалье, толкая Эмми вниз от себя, на стоящую в углу кушетку. Рыжым пламенем по темному шелку разметались короткие, смятые волосы. Рубашка бесстыдно задрана вверх. Хрустнула под пальцами пуговица, шорты слетели
