нигде не фигурирует. Это – штрих к творческому психологическому портрету «помещика», которого просто распирает хоть мытьем, хоть катаньем, пусть даже совсем не к месту, но обязательно похвалить себя самого – это то же, что было отмечено С. Г. Бочаровым в содержащейся в «письме к издателю» самохарактеристике «почтенного соседа». Попутно отмечу, что этот момент является еще одним подтверждением того, что авторство всего, что исходит якобы из-под пера Белкина, фактически принадлежит «помещику» (отсылки к аналогичной манере Катенина не делаю, она четко просматривается из приведенных выше выдержек из его эпистолярия).
Но если (кажется, уже можно употреблять в таких ситуациях не «если», а «поскольку») «помещик» – Катенин, а Белкин – пародируемый им Пушкин, то следует отметить последовательность Пушкина с очередным введением темы «опасного соседа»; то, что «помещик» действительно для Белкина «опасный сосед», сомнения вряд ли уже возникнут – вон ведь как некрасиво изобразил его под маской благожелательности…
В «Истории…» отмечается, что ее «автор» – любитель театра, причем именно в Петербурге, именно в 1820 году – следует ли делать отсылку к «почетному гражданину кулис» Катенину?.. «Всех актеров узнал по имени и страстно влюбился в **…» – полагаю, что любой читатель, даже весьма далекий от пушкинистики, теперь уже знает, чья фамилия скрыта за этими звездочками… Простите,
«Помещик» пробовал себя во всяких родах и жанрах, но ничего не доводил до конца: «Решился на эпическую поэму […] бросил ее на третьем стихе
«Наконец вдохновение озарило меня, я начал и благополучно окончил надпись к портрету Рюрика…» – интересно, этот портрет Рюрика дошел до «автора» в подлиннике или в копии? Писанный акварелью или маслом? Чьей кистью? Если рассматривать этот пассаж как иронию, исходящую от «помещика» в адрес «Белкина» – Пушкина, то это место ассоциируется с катенинским видением «Бориса Годунова» (точнее, с его утверждением, что в русской старине не было ничего романтического); если, наоборот, как такую же иронию, но исходящую от Пушкина, то это место вызывает в памяти «Мстислава Мстиславовича» Катенина (кстати, фабула действия этого произведения – битва при Калке – намного ближе по времени к эпохе Рюрика, чем фабула «Бориса Годунова»). Если исходить из великой задумки, закончившейся «надписью», то это – «Пир Иоанна Безземельного», в котором Катенин смог одолеть только пролог… Или перевод «Ада», оборвавшийся на трех песнях.
Вот она, творческая манера Пушкина: создавая сатиру, «лягнуть» не только ее объекта, но и себя самого. Двоякое решение… Да, это не «помещик» с его плоскими выпадами типа «Старой были»…
«К несчастию, мысли не приходили мне в голову, и в целые два дня надумал я только следующее замечание:
Человек, не повинующийся законам рассудка и привыкший следовать внушению страстей, часто заблуждается и подвергает себя позднему раскаянию».
Здесь, правда, Пушкин двоякого решения не дал: усматривается только нравоучительная дидактика «Ольги», «Наташи», «Лешего», «Убийцы»… Хотя, впрочем… Разве целомудренный поступок Татьяны в восьмой главе – не из этой же нравоучительной серии?.. Но там, помнится, автор – тоже не совсем Пушкин… Нет, запутает нас Александр Сергеевич своими самопародиями в пародиях…
«Принялся я за повести, но, не умея с непривычки расположить вымышленное происшествие, я избрал замечательные анекдоты, некогда мною слышанные от разных особ, и старался украсить истину живостию рассказа и цветами собственного воображения…» Как можно видеть, «помещик», как и Катенин, не особенно утруждался культивированием в себе такого качества, как скромность… Что до «избрания некогда слышанных анекдотов», то Катенин не утруждал себя и в этом плане, не гнушаясь перелицовкой на русский лад произведений французских авторов.
В приведенном пассаже достоен внимания стилистический оборот: «Принялся я за повести… я избрал…». Вряд ли можно отнести это «яканье» только к Белкину… Через несколько лет программную декларацию Катенина о «нерукотворном памятнике» Пушкин тоже откроет местоимением первого лица, продублировав его в том же первом стихе («себе»). Действительно, «скромный автор наш» умер не от скромности – лошадь помешала…
«Язык горюхинский есть решительно отрасль славянского, но столь же разнится от него, как и русский. Он исполнен сокращениями и усечениями, некоторые буквы вовсе в нем уничтожены или заменены другими». Стоит ли говорить, что это – чистейшей воды пародия на видение этого вопроса Катениным? Здесь, правда, Пушкину не совсем удалась пародия в свой адрес с позиции Катенина: хотя материал «Евгения Онегина» и вызывал определенные ассоциации, и этот момент был даже подвергнут в печати критике (правда, не со стороны Катенина), все же такую «ответную самопародию» вряд ли можно считать адекватной. Тем более что готовившаяся по этому поводу Пушкиным статья в печать не пошла… Пришлось Пушкину устранять этот «огрех» уже в 1833 году, введя специальное примечание к «Евгению Онегину» в отношении как раз «усеченных» слов (молвь, хлоп, топ). Но, опять же, «чистоты» самопародии не получалось, мешали стоящие за всем этим образы «автора» – Онегина и Белкина… Пришлось эти три слова вводить по одному разу в другие произведения, и вот только тогда Пушкин мог успокоиться: полная двузначность достигнута, кроме пародии на Катенина появилась теперь и на самого себя – как со стороны Онегина, так и «помещика», который вывел его, Пушкина, в образе Белкина…
Предвижу возможные возмущенные возражения со стороны филологов, которые станут ссылаться на многочисленные работы из области «белкиноведения», ни в одной из которых не упоминается о том, что Пушкин пародируется в образе «графомана», «недоучки» и «псевдоисторика» Белкина.
