Да, действительно, эти определения введены мною, поскольку это вытекает из содержания не только «Истории села Горюхина», но и «соседского письма», а также всех пяти «побасенок» (последний термин введен не мною, он уже достаточно давно активно используется). Думаю, что с определением характеристики образа Белкина в том виде, как он здесь описан, возражений не последует. Что же касается увязки этого образа с личностью самого Пушкина, то я не знаю сколько-нибудь значимой работы, посвященной «Повестям Белкина», из содержания которой не вытекала бы такая увязка. Другое дело, что авторы этих работ не дают такой оценки образу Белкина. Но это – их проблемы. То, что я увязал эти два момента воедино, диктуется реалиями романа, и это в свою очередь дает однозначный ответ: поскольку самопародия Пушкина «по-серьезному» исключается, а факт пародийности этого образа – налицо, и поскольку сам образ не может не увязываться с фигурой Пушкина, то остается единственный логически приемлемый вариант: в «Повестях Белкина» пародируется именно Пушкин. Кем и как пародируется – однозначно определить не так уж и сложно, главное – сделать такой вывод и на его основе сформулировать задачу. Цель: дать всеобъемлющую характеристику содержанию этой пародии – не преследовалась, материал затронут лишь настолько, насколько это необходимо для подтверждения вывода в отношении структуры романа.
Желающие могут углубить этот вопрос, метасюжет пушкинского романа бесконечен по объему; однако те исследователи, которые склонны продолжать поиски глубокой пушкинской философии в «побасенках» И. П. Белкина как таковых, вольны тратить бумагу и чернила по своему усмотрению. Уважая их целеустремленность, могу даже дать им один интересный тезис для более глубокой проработки.
«Выстрел»: выше изложены некоторые этические соображения относительно «прямого» содержания образа Сильвио. Приятно убедиться, что подобные выводы были сделаны ранее и другими исследователями. Однако в любом случае все эти выводы предполагают прямую дидактику непосредственно в фабуле сказа, что для Пушкина не характерно – как можно было убедиться, свою сатиру, даже тщательно упрятанную в метасюжет, Пушкин дополнительно защищал от малейших признаков «прямой» дидактичности вариантами «обратного», «анти-пушкинского» истолкования, причем над некоторыми из них он работал гораздо больше, чем над текстом самих «Повестей». И тем не менее…
…Если развить высказанные тезисы относительно этичности поступков Сильвио, то нетрудно заметить, что уже в сам сказ этой повести заложена философская идея, которую после Пушкина со всей остротой поставили Ницше и Шопенгауэр, а именно: идея глубокой ущербности, антигуманности существовавшего «кодекса чести», в соответствии с которым любой мало-мальски владеющий оружием нахал типа Сильвио мог из низменных побуждений совершенно безнаказанно отправлять на тот свет любую не понравившуюся ему личность. Глубоко интеллигентные, одаренные люди являлись заложниками такой «чести», и против этого восстали немецкие философы, которых у нас до сих пор еще по инерции причисляют к «человеконенавистникам» – правда, только те, кто никогда не читал их трудов. Хотя, если исходить из современной терминологии, они были одними из первых борцов за права личности. То, что понимается под понятием «сверхчеловек», по современным меркам – диссидент, не подчиняющийся общепринятой лицемерной морали. Пушкин, поставивший в «Выстреле» эту тему именно в таком контексте, вскоре сам стал жертвой этого варварского «кодекса чести».
Представляется, что эта этическая проблема должна стать одним из объектов изучения пушкинистики, тем более что Пушкин, видимо, был не первым литератором, поднявшим тему «рыцарства» в таком необычном для его времени контексте (подобная тема поднималась, кажется, в одной из баллад Шиллера).
Единственным моментом, который может в этой связи вызвать сомнения, – все та же обязательная пушкинская «двузначность», характерная и для «Повестей Белкина». То есть, необходимо внести ясность, исходит ли в данном случае такая постановка вопроса из уст рассказчика, или же непосредственно от самого Пушкина. Представляется, что здесь он совершенно однозначно «отмежевал» своего «помещика» от «авторства» в постановке вопроса: это четко видно из напыщенной реакции рассказчика-персонажа на отказ Сильвио от дуэли с молодым офицером. Ясно, что такой рассказчик поставить проблему в таком ракурсе не мог, «инициатива» полностью принадлежит Пушкину, это – его собственное отношение.
Очередной вопрос: перед нами – роман-мениппея с мета-сюжетом, который как раз подходит для включения в него авторской дидактики. Однако в данном конкретном случае серьезная философская проблема не только поставлена непосредственно в сюжете сказа, на низовом структурном уровне, но и однозначно решена, что для подлинно художественного произведения совершенно недопустимо: писатель должен только ставить философские вопросы, но ни в коем случае не давать готовых решений, оставляя это читателю. Так что же – дидактика «прямого действия»? У Пушкина?! В романе с такой сложной структурой и метасюжетом, куда сам Бог велел заключить авторскую интенцию, чтобы она не нарушала художественности?..
Пожалуй, это действительно так. Но не совсем. Да, прямая дидактика. Да, она действительно разрушает художественность – в том числе и в данной повести. Но! – именно в данной повести, а не в романе Пушкина, которым является весь цикл, состоящий из семи архитектонических единиц, и в котором главным героем является рассказчик-персонаж – «ненарадовский помещик». Какова же тогда цель такой подачи материала – ведь Пушкин не мог допустить такой «сбой»? Художественная направленность такого приема заключается, видимо, в том, что эта ситуация призвана раскрыть одну из граней образа рассказчика путем показа его реакции на ситуацию. И он, рассказчик, эту реакцию проявил своим изменившимся отношением к Сильвио, причем счел даже нужным порисоваться в этом вопросе перед читателем как «в дуэлях классик и педант». Все это еще раз подтверждает косность его воззрений и неспособность к сколько-нибудь свободному мышлению. То есть, «прямую» дидактику в данном случае следует рассматривать как художественный прием, направленный на раскрытие характера образа рассказчика.
Плюс, конечно, постановка новой для того времени этической проблемы. Мог ли Пушкин поставить ее иным образом, более открыто? Скажем, в публицистике? Судя по характеру публицистики того времени, когда еще дискутировался вопрос, есть ли вообще российская литература, для открытой
