В стихотворении «Памяти Ф. М. Достоевского» (1881) Семён Яковлевич сочувственно говорит о чуждом этому писателю «мире торгашества и тьмы». И хотя поэзия Надсона тоже исполнена обличениями «ненасытного бога наживы», «сытых людей», «продажных фарисеев», «оргии крикливых торгашей», «тельцов золотых» и т. д., в отличие от Достоевского, зло это у него не имеет никакой национальной подоплёки.
Нередко прибегает поэт и к образу Ваала – языческого божка древних семитов, которому приносились в достопамятные времена человеческие жертвы. Служителей Ваала, погрязших в грехе, сурово порицали древнееврейские пророки. «И крадёте, и убиваете, и клянёте лживо, и жрёте Ваалу!» – обличал их Иеремия. В России конца XIX века этот идол олицетворял собой, по словам Алексея Писемского (1821-1881), «вряд ли не главнейший мотив в жизни современного общества: все нынче поклоняются Ваалу – этому богу денег и материальных преуспеяний, и который, как некогда греческая Судьба, тяготеет над миром и всё заранее предрекает!.. Под гнётом его люди совершают мерзости… страдают и торжествуют». И в драме Писемского «Ваал» (1873) этот идол прямо соотносится с еврейством. «Ваша жидовская порода всем миром ворочает!» – эта реплика обращена в пьесе к купцу 1-й гильдии (а потому получившему право жить вне черты оседлости) Симхе Рувимовичу Руфину, о коем говорили как о каналье и «шельме первостатейной».
Ваал в поэзии Надсона также олицетворяет собой всё самое низменное и пошлое, но образ этот универсален и подчёркнуто наднационален. В самом деле, поэт часто рифмует слова «Ваал» и «идеал» и производные от них, настойчиво противопоставляя эти понятия. В его стихотворении «По следам Диогена» (1879) подобная антитеза обозначена весьма резко:
В другом месте читаем:
Исследователи отмечают, что некоторые стихотворения Надсона «окрашены в народнические тона», и находят в его творчестве темы, мотивы и настроения, характерные для народнического поколения. Но дело в том, что и многие народники вслед за Карлом Марксом воспринимали и трактовали еврея как «квинтэссенцию торгаша». «Взгляд на еврея как на эксплуататора в народническом мировоззрении уходит очень глубоко, – писал социал-демократ Борис Николаевский (1887-1966) Семёну Дубнову. – Призыв к восстанию “на панiв” и на “жидiв” встречается уже в первой прокламации на украинском языке». Характерно, что и столь авторитетный представитель народничества, как Михаил Бакунин (1814-1876), допускал откровенно антисемитские выпады и нередко попрекал своих оппонентов (в том числе того же Карла Маркса) еврейским происхождением. Резко отрицательно относился к еврейству один из основателей «Народной воли» Андрей Желябов (1851-1881). Некоторые революционеры воспринимали погромы начала 1880-х годов как массовое народное движение, долгожданный бунт против эксплуататоров и одобряли их, а кое-кто из них даже участвовал в их подготовке. «На страницах народнической печати, – отмечает историк Сергей Колинчук, – [велась] кампания по “защите” погромщиков от возможного осуждения, создание легенды о “революционном” характере этого движения».
Надсон аттестует подобных супостатов и гонителей еврейства «стаей жадных псов» – трудно найти в его поэзии более резкую и уничтожающую характеристику! Показательно, что свидетельство нетерпимости поэта к любым проявлениям шовинизма и ксенофобии мы находим и в его письмах и журнальных публикациях.
Интересно, что слова «quasi-патриотизм» и «племенная нетерпимость» поэт ставил в один ряд и тем самым отождествлял, что позволяло им звучать весьма злободневно. Заметим, однако, что в конце XIX – начале XX века русский патриотизм далеко не всегда окрашивался в антисемитские тона. Яркий пример – деятельность художественного критика Владимира Стасова (1824-1906), который вместе с бароном Давидом Гинзбургом (1857-1910) издает альбом «L’ornement hebreu…» («Древнееврейский орнамент», 1905). Для таких, как Стасов, поиск национальной самобытности еврейского искусства был тесно связан с изучением основ искусства русского.
Надсон не жаловал и поэтов, «вкусивших от плода славянофильства», в коих усматривал почвенническую фанаберию. Он упрекал их в ограниченности и тенденциозности, однообразии и бедности тем и мотивов. Так, рецензируя стихотворный сборник (1884) Арсения Голенищева-Кутузова (1848-1913), он отмечал его бессодержательность, обилие стихов «со специфическим славянофильским запахом», «литературные пустячки», «жалкие слова, трескучие монологи, рассчитанные на эффект ужасы». И литератора Ивана Аксакова (1823-1886) он характеризует как «человека, целиком ушедшего в схоластику славянофильства», и находит в его творениях «порядочный сумбур»; о герое же одной из его пьес говорит, что тот «умудряется как-то вывести из всего обычную славянофильскую тенденцию, но вывод его для читателя является странным и немотивированным».
Интернационалист по убеждению (любопытно, что он одно время изучал искусственно созданный в 1879 году международный язык «воляпюк»), наш герой глубоко принимал к сердцу судьбы еврейства. Он внимательно следил за публикациями ежемесячника «Восход» [редактор – Адольф Ландау (1842- 1902)]. И надо полагать, программа этого журнала – «твёрдым, свободным словом бороться против всех внутренних преград, мешающих правильному развитию еврейства», – была ему близка. Интересовался поэт и историей своих соплеменников в России. В своей неоконченной трагедии «Царевна Софья» (1880) он вкладывает в уста боярина Милославского такие слова о царе Фёдоре Алексеевиче:
