этого старейшего вуза получали образование на двух отделениях: «учёно-практическом» и «практическом». Первые обучались четыре года и получали по окончании звание ветеринарного врача, вторые становились «ветеринарными помощниками», и курс их обучения ограничивался тремя годами. На каком именно факультете обучался Нохум, сведений нет. Известно лишь, что уже на третьем курсе он был отчислен из института. Причиной тому стала резко усугубившаяся болезнь: теперь, помимо вялотекущей чахотки, он заболевает тяжёлым нервным расстройством и почти полгода проводит в «тихом отделении» Харьковской университетской клиники.
О своём пребывании там он напишет потом рассказ, который посвятит «своему лучшему другу С.К.» (Софье Коган). Так звали его будущую жену, а тогда заботливую миловидную девушку, что посещала его по нескольку раз на дню, скрашивая тягостные больничные часы. Когда же дело пошло на поправку, молодые обвенчались. К ветеринарии Нохум уже не вернулся, а переехал в родной Никополь. Он озаботился делом просвещения своих единоверцев и вместе с женой открыл частное начальное училище для еврейских мальчиков, а также библиотеку-читальню. Мемуаристы называют его «редким педагогом по своему пониманию детей и, в особенности, еврейской души». Причём ему приходилось ещё и увещевать жестоковыйных родителей школяров, не желавших мириться с его, Когана, «гойскими» методами преподавания. Впрочем, дело это не было прибыльным, недаром Когана называли за глаза «несчастным частным учителем».
Из-за его прогрессирующей чахотки семье пришлось переехать в Крым. Они живут в Симферополе, затем в Ялте, где Нохум пробавляется уроками и случайной канцелярской работой. Казалось, весь мир ощетинился против нашего героя: вот директор Ялтинской прогимназии убеждает родителей не доверять жиду обучение детей православных, так что тот лишается уроков; затем Когана выживают из местной типографии, где он одно время подвизался в качестве заведующего производством. Содержать многочисленную семью (а у него было уже четверо детей!) стало для него невозможным.
Трудно сказать, что подвигло двадцатипятилетнего Нохума заняться литературной работой. Понятно, что им руководила не столько материальная выгода, но более всего его яркий общественный темперамент, обострённое чувство справедливости. Сам он объяснит это лаконично и просто: «Я не могу не писать». Так или иначе, он начинает сотрудничать с газетами «Крым» и «Крымский вестник». Биограф Григорий Шаргородский отмечает, что начинающий автор «оглашал в печати алчные аппетиты, дела и делишки… всяких надутых самолюбий», и хотя выступал под псевдонимами «Одинокий» и «Наумов», был скоро вычислен и вооружил против себя лютых врагов (дело дошло даже до рукоприкладства).
Впрочем, помимо фельетонов, Коган публикует и тексты других жанров, в том числе стихотворные. Говоря об этих опусах, незрелых и подражательных, критики сокрушались: «Всё было бледно и в высшей степени шаблонно, и как-то не хочется верить, чтобы автором этих вещиц мог быть тот же самый человек, который впоследствии создал незабываемые образы». Но мало-помалу его произведения совершенствуются: стиль становится более отточенным, замысел более глубоким и захватывающим – чувствуется уже нечто оригинальное. Обращают на себя внимание произведения «Домашний учитель (Святочный рассказ)» («Крымский вестник», 1889, 30 декабря) и «Грудной ребёнок» («Крымский вестник», 1890, 18 мая). Оба передают настроение интеллигента-неудачника, изнемогающего под бременем борьбы за существование. Объединяет тексты (которые можно рассматривать как единый цикл) их главный герой – всё тот же «несчастный частный учитель». В первом у героя умирает жена, единственно близкий человек, скрашивавший его унылое существование. К тому же он, человек глубокий и цельный, вынужден спасаться от заезжей легкомысленной барыньки, избравшей его игрушкой для разгона деревенской скуки. В «Грудном ребёнке» учитель же оплакивает так и не свыкшуюся с постоянной нуждой молодую жену и теперь стоит одиноко у постели умирающего ребенка. Вот как характеризует цикл литературный критик: «Оба очерка написаны сильно, с некоторыми искусственными, правда, но правильно рассчитанными эффектами». Говорили и об умении Когана создать настроение, двумя-тремя штрихами обозначить целую картину, способности улавливать то, что ускользает от внимания обычного наблюдателя.
А вот напечатанный в трёх номерах оригинальный текст «Сутки в душевном отделении» («Крымский вестник», 1889, 5-7 сентября, № 191-193) уже отмечен печатью своеобычного дарования. Автор поведал о том, что пережил в Харькове, в психиатрической клинике: ужас перед бездной больного воспалённого сознания и чувство жалости и сострадания к людям, перешагнувшим эту грань. Перед нами проходит чередой галерея живых покойников, с их душевными трагедиями. Исследователи говорили даже о психологическом открытии Когана, чьё помрачённое сознание осталось при этом острым для наблюдения. Показательно, что критик поставил «Сутки в душевном отделении» в один ряд с «Красным цветком» (1883) Всеволода Гаршина (1855-1888) и «Палатой № 6» (1892) Антона Чехова (1860-1904).
И неслучайно вовсе, что, прознав о том, что Чехов остановился в Ялте, Коган принёс ему на суд рукопись этого рассказа, на что услышал от русского писателя слова одобрения: «Вы писать умеете». А уже после публикации текста Нохум посылает его Владимиру Короленко (1853-1921). А в октябре 1889 года, недалеко от местечка Карабах, близ Гурзуфа, состоялось их личное знакомство, ставшее для нашего героя поистине судьбоносным.
Короленко работал тогда над произведением «Судный день (Йом Кипур). Малороссийская сказка» (1891). И его взгляд на иудеев был сродни позиции русского философа Владимира Соловьёва (1853-1900), считавшего, что еврейский вопрос в России не решён как христианский вопрос и что по отношению к евреям российская культура не проявила себя как культура христианская. Что до литературной традиции, то в русской классике превалировала тенденция окарикатуривания евреев: ходульно-театральны отвратительный жид Соломон из «Скупого рыцаря» (1830) и «презренный еврей» из стихотворения «Чёрная шаль» Александра Пушкина; «продувной» Янкель и «ликующее описание погрома» в «Тарасе Бульбе» (1835) Николая Гоголя; не
