общественных деятелей против «систематических и постоянно возрастающих нападений и оскорблений, которыми подвергается еврейство в русской печати». Этот протест, под которым подписался и Короленко, не был пропущен цензурой в России и появился только за границей.
Повесть «В глухом местечке» была принята «на ура». В том, что текст «обнаруживает бесспорный талант и читается с большим интересом», а автор проявляет при этом «редкую наблюдательность», «близкое знакомство с изображённым бытом», «глубокое понимание еврейской жизни», сошлись и Семён Герцо-Виноградский (1844-1903) из «Одесских новостей» [1892, 18 (30) ноября], и безымянный критик «Недельной хроники Восхода» (1892, 15 ноября), и скрывшийся под псевдонимом «Ъ» обозреватель журнала «Семья», и маститые Александр Скабичевский (1838-1911) и Николай Михайловский, а также рецензент «Новостей и биржевой газеты» (1892, 19 ноября). Как отмечала газета «Недельная хроника Восхода» (1894, № 3-4), «к автору посыпались поздравления, выражения сочувствия, приглашения сотрудничать; в нём увидели восходящую беллетристическую силу, довольно цельную и многообещающую». Да и сам Короленко поспешил поздравить виновника торжества. «Вы выступили так удачно, – писал он Когану в ноябре 1892 года. – Я понимаю, что у Вас теперь праздник, и даже завидую немного первой свежести Ваших ощущений. Но помните, голубчик Наум Львович, что за праздником идут будни, идёт новая работа с её трудностями и огорчениями, может быть, неудачами и т. д.».
Лестное внимание к своей повести весьма воодушевило терзаемого злокачественной чахоткой Когана, чьё физическое здоровье день ото дня неуклонно угасало. Он жалуется на безденежье и видит панацею в издании очерка отдельной книгой, «единственно возможном материальном ресурсе». Решается обратиться к Стасюлевичу, но получает афронт. Причём редактор «Вестника Европы» позволил себе менторский совет начинающему литератору. Ему, дескать, не стоит держать свой талант «в черте оседлости». «Всё, что вы ни напишете на эту тему, – увещевал Когана Стасюлевич, – будет похоже или на повторение, или на продолжение первого. Может быть, со временем, когда ваше имя укрепится, вам можно будет сделать экскурсию в эту область, но не теперь, вслед за этим рассказом». Этот совет произвёл на Когана самое «удручающее впечатление». «Разве рассказы Гл. Успенского, – делился он с Короленко, – в этом смысле не повторение одного и того же? Повторяется только мотив, но следует ли из этого, что он не должен был всю жизнь писать из народного быта? Разве нет писателей, всегда изображающих жизнь из одной только области? Ведь всё это так понятно. Только по еврейскому вопросу существует отдельная логика даже у лучших людей… неужели я уже говорил так много, что не мешает лет 5 отдохнуть от меня русскому читателю? Писать из каторги, жизни фабричных, мужиков, вообще прибитого люда, можно и желательно, только из “черты” надо поменьше».
Короленко взял сторону Когана, написав ему в ответ: «Вам пока незачем ещё бросать свою тему, хотя, конечно, незачем и насильно удерживаться, как Стасюлевич выражается, – в “черте оседлости”. Я думаю только, что у Вас евреи выйдут лучше». И сообщил Когану, что обратился также в «Восход» и «Новости» с просьбой об издании его произведения.
Повесть «В глухом местечке» неожиданно привлекла внимание широкой литературной общественности. Сотрудник созданного при участии Льва Толстого издательства для народа «Посредник», Александр Хирьяков (1863-1940), обратился к Короленко: «Нам чрезвычайно понравился напечатанный в “Вестнике Европы” очерк Наумова “В глухом местечке”. Было бы желательно его издать, так как очень надо давать вещи, возбуждающие сочувствие к евреям, ибо ненавистников чересчур много». Интерес «Посредника» к тексту Когана станет понятнее, если принять во внимание творческую программу издательства: «освежение народной литературы новым нравственным художественным и гуманистическим духом: вечные идеалы братства, милосердие, антинасилие, нравственная чистота, чистота семьи, воспитание детей, труд».
Короленко, радевший о Когане, в своих переговорах с издателями пытается «соединить обе цели, то есть и распространить рассказ, и добыть от сего некоторый гонорар», потому пишет другому руководителю «Посредника», Владимиру Черткову (1854-1936), что сочинитель «совсем-таки бедняк», и настаивает на его денежном вознаграждении. Чертков ответил: «Я особенно дорожу внесением этой вещи в свою новую серию, так как, помимо её высоких художественных достоинств, она, вызывая в читателе гуманные чувства по отношению к евреям, может отчасти противодействовать тому убеждению, чтобы не сказать более, которое, к сожалению, господствует против них как раз в обширной среде провинциальной интеллигенции, среде, в которой, если принять в соображение её количество, преимущественно и будут распространяться наши издания». И предлагает немалый авторский гонорар – 150 рублей за каждые 5 тысяч экземпляров, причём 100 рублей вперёд.
Текст и был включён в новообразованную серию изданий «Для интеллигентных читателей» – «готовую библиотечку для чтения, полезного для ума и сердца». И здесь его соседями стали произведения Льва Толстого, Антона Чехова, Николая Лескова, Петра Боборыкина, Игнатия Потапенко, Александра Эртеля и самого Короленко. Так что Коган оказался в хорошей компании.
Заприметили Когана и в еврейской среде. Публицист Соломон Вермель живо заинтересовался очерком и его сочинителем и также вознамерился содействовать его публикации. Короленко ему ответил: «Вот если бы какой-нибудь просвещённый кружок интеллигентных евреев взялся за это дело и издал бы рассказ, купив его у автора – было бы очень хорошо». И далее о самом авторе, о его тяжёлой болезни, ужасающей бедности и пылкой, ранимой душе: «Он очень экспансивен, и разочарования для него убийственны». Интересны рассуждения Короленко (в другом письме Вермелю) о читательском назначении очерка, причём в связи с его концепцией народной литературы. Здесь надо учитывать стойкую популярность псевдонародных лубочных изданий с Никольского рынка, вроде «Бовы-королевича», «Еруслана Лазаревича», «Ивана-царевича», «Мамаева побоища» и др., на протяжении по крайней мере трёх веков широко распространявшихся по всей Руси великой офенями и коробейниками.
Каким же критериям, по мнению Короленко, должна соответствовать народная литература и отвечает ли им текст Когана? «Что касается Вашего вопроса – должно ли издавать рассказ для народа и будет ли он читаться, – развивает свою мысль Короленко, – то я выработал себе взгляд совершенно
