собрался передать новость Хрущеву. Да еще и забыл впопыхах датировать ключевое событие.
Без ведома ЦК партии не началась бы интрига. Шелепинское донесение – понятный только посвященным отчет о проделанной работе. Так и составлялись документы. Чтобы осведомленный ранее адресат уяснил, о чем речь, а сам план остался неясным.
Тем временем велась и работа, предусмотренная распоряжением Поликарпова. С Гроссманом разговаривали функционеры ССП. И понятно, доложили о результатах 2 января 1961 года[131].
Докладывал Марков. Отчет его тоже под грифом «Секретно»:
30 декабря 1960 года в Союзе писателей СССР состоялась беседа с писателем Василием Гроссманом относительно его романа “Жизнь и судьба”. В беседе, кроме меня, участвовали Председатель Правления Московского отделения Союза писателей С.П. Щипачев и секретарь Правления Союза писателей РСФСР С.В. Сартаков.
Будучи единодушными в оценке нового произведения В. Гроссмана как враждебного нашему социалистическому строю и антипатриотического по своей концепции, мы высказали автору свои взгляды открыто и ничего не смягчая. Особенно было подчеркнуто, что если “Жизнь и судьба” к несчастью станет добычей зарубежных реакционных кругов, то они немедленно поднимут ее на щит в борьбе против нашей Родины».
Отсюда следовало, что коллеги-функционеры предупредили автора крамольного романа об ответственности за несанкционированную заграничную публикацию. Ну а Гроссман, согласно Маркову, «внимательно и с удивительной выдержкой слушал наши суждения. В ответ он высказался в таком духе:
– Я отдаю отчет в серьезности вашей оценки моего нового романа. Но мне приходят на память бурные обсуждения моего предыдущего романа “За правое дело”. Тогда тоже многие склонны были называть меня изменником, однако опыт жизни доказал, что мои взгляды были близки к истине. Ведь и теперь я писал о том, что было в жизни…».
Автор крамольного романа не спорил. Демонстрировал, что мнение свое менять не намерен, угроз не боится. Соответственно, Марков отметил: «Коснувшись нашей тревоги относительно возможности проникновения его рукописи за границу, В. Гроссман сказал, что он живет довольно уединенно и почти ни с кем не общается».
Отсюда следовало, что роман пока не передан кому-либо. Но Гроссман, согласно Маркову, еще и добавил: «Конечно, факты отклонения рукописи редколлегией журнала “Знамя” не скроешь, это ведь быстро расползается, тем более что “Знамя” начисто отклонило рукопись, не выдвинув никаких конструктивных предложений».
Автор крамольного романа намекнул, что распространение сведений о романе может быть обусловлено скандалом, ведь журнал попросту отверг рукопись советского классика. Соответсвенно, Марков подытожил: «В результате встреч с В. Гроссманом у нас сложилось впечатление, что его идейно- художественная катастрофа не вызвала в нем потрясений и не побудила пока активного желания выйти быстрее из происшедшей с ним беды».
К докладной записае Маркова прилагались отзывы о гроссмановском романе, подготовленные участниками «расширенного заседания». Они текстуально совпадали с их выступлениями, фиксированными стенограммой.
Это закономерно. Отзывы были подготовлены до «расширенного заседания», утверждены и одобрены вышестоящей инстанцией. Прагматика ясна: перспектива уголовного преследования. Каждый документ подобного рода – заключение эксперта.
Интрига Поликарпова и Суслова развивалась. Гроссману очередной раз демонстрировали: все пути издания рукописи перекрыты, он буквально окружен.
Нет оснований полагать, что организаторы интриги обсуждали где-либо проблему этичности/неэтичности способов воздействия на взбунтовавшегося литератора. Советская литература была государственной отраслью, писатель – служащим. И вряд ли представители власти сочли бы нужным оценивать уместность действий, подразумевавших защиту интересов государства. Они исполняли свои обязанности, не преследуя личной выгоды.
Это Гроссман нарушал правила. Как писанные, так и неписанные. Пресечение и/или предотвращение такого рода нарушений считалось обязательнымм. Поликарпов и Суслов – по нынешним меркам – функционеры «субъективно честные».
Тотальный контроль
11 января Шелепин визировал очередную докладную записку. Адресована она уже не Хрущеву лично, а ЦК КПСС в целом.
Начинал Шелепин с экскурса в историю проблемы. Затем переходил к анализу более поздних событий. Документ был подготовлен с учетом того, что еще не все адресаты достаточно информированы[132].
Шелепин пояснил, что стало причиной инцидента. Затем, напомнив адресатам о решении, принятом редколлегией «Знамени», сообщал: «Таким же образом оценили роман Секретариат Союза писателей и руководство Московского отделения писателей».
Представители упомянутых организаций присутствовали на «расширенном заседании». Возможно, речь шла о фиксированных стенограммой выступлениях. Не исключено, равным образом, что Шелепин располагал и отзывами, подготовленными до 19 декабря 1960 года, а также был ознакомлен с докладной запиской Маркова.
Разницы в данном случае нет. Председатель КГБ отметил далее: «Реакция Гроссмана на решения общественных организаций писателей отрицательная. Он считает, что роман написан с реалистических позиций и отображает только правду, и не его, Гроссмана вина, что правда так жестока. Он считает, что пройдет время, и роман будет напечатан».
