первого этапа. Поликарпов лишь документировал решение, принятое накануне.
19 декабря состоялось «расширенное заседание». Гроссман там не присутствовал, но был официально извещен о результатах, что и документировалось ответственным секретарем редакции.
До ареста рукописей оставалось менее двух месяцев. Столь долгий срок понадобился организаторам интриги не только в силу технических причин – для подготовки «расширенного заседания». Попутно выяснялись намерения Гроссмана. Отправил ли свои рукописи за границу с каким-нибудь иностранцем, как сделал Пастернак, а если нет, что же собрался предпринять.
22 декабря 1960 года А.Н. Шелепин, возглавлявший тогда КГБ, подготовил соответствующую докладную записку, адресованную уже лидеру партии: «Докладываю Вам в порядке информации, что писатель В. Гроссман написал и представил в журнал “Знамя” для печатания свой новый роман под названием “Жизнь и судьба”, занимающий более тысячи страниц машинописного текста»[130].
Указан был объем рукописи, что, вроде бы, подразумевало и знакомство с ней. После чего – общая политическая оценка: «Роман «Жизнь и судьба» носит ярко выраженный антисоветский характер, и по этой причине редакционной коллегией журнала «Знамя» к печати не допущен».
Далее характеристика детализировалась. Шелепин утверждал: «Роман, внешне посвященный Сталинградской битве и событиям, с ней связанным, является злостной критикой советской социалистической системы. Описывая события, относящиеся к Сталинградской битве, Гроссман отождествляет фашистское и советское государства, клеветнически приписывает советскому общественному строю черты тоталитаризма, представляет советское общество как общество жестоко подавляющее личность человека, его свободу. Оно населено людьми, живущими в страхе дргу перед другом. Партийные и советские руководители противопоставлены в романе народным массам. Роман отрицает демократизм и морально-политическое единство советского общества. Судя по роману, получается, что не война и фашизм, а советская система, советский государственный строй были причиной многих несправедливостей и человеческих страданий».
Отметим, что Шелепин воспроизводил фрагменты выступлений на редакционном обсуждении. А также итогового решения: «На страницах романа показывается, что советских людей без видимых оснований карают, сажают в тюрьмы, заставляют молчать, изгоняют с работы, унижают, оскорбляют, принуждают испытывать произвол и насмешки».
Располагались обвинения по мере тяжести. Далее подчеркивалось: «В романе особенно отвратительно изображены партийные работники».
Приведены характеристики армейских и штатских партийных руководителей. Затем Шелепин отметил: «Эпизодические персонажи романа, по воле автора, также выглядят глубоко несчастными людьми».
Разумеется, председатель КГБ ни разу не указал конкретно, что же в романе лживо. Другие формулировки использовал, например, «клеветнически приписывает…».
Инкриминировались писателю и попытки оправдать расстрелянных сталинских конкурентов – представителей большевистской элиты, которых на XX съезде КПСС все же не признали невиновными. Шелепин акцентировал: «Привлечение этих лиц понадобилось Гроссману для подтверждения одной из философских мыслей своего романа. Мысль эта сводится к тому, что коммунизм, при всех его положительных сторонах, не имеет права на существование из-за жестокости к людям. Показу этой жестокости Гроссман посвящает много ярких страниц, смакуя факты из жизни в исправительно-трудовых лагерях, перегибов в период коллективизации, безжалостное отношение к воинам самодуров-военачальников и т. д.».
Далее – главное обвинение. Шелепин утверждал: «Особое и значительное место в романе занимает тема преследования евреев. Раскрывая антисемитизм фашистов, Гроссман много внимания уделяет описанию антисемитизма в нашей стране, по существу утверждая, что антисемитизм не ликвидирован и советским строем».
Как известно, сходство нацистского и сталинского режимов на уровне государственной политики антисемитизма – тема, издавна муссировавшаяся антисоветскими публицистами. В СССР она была запретной. Даже на XX съезде партии Хрущев ограничился намеками. А Гроссман игнорировал запрет.
Итоговый шелепинский вывод повторял исходный тезис. Председатель КГБ заявил: «В целом роман Гроссмана “Жизнь и судьба” – антисоветское произведение, оклеветавшее советских людей и систему отношений в советском обществе».
Судя по визам на документе, с ним было ознакомлено все ближайшее хрущевское окружение. При этом и Шелепин, и его адресат допустили оплошность, казалось бы, немыслимую.
Если документ буквально понимать, то 22 декабря 1960 года председатель КГБ доложил самой высокой инстанции, что редколлегия журнала «Знамя» отвергла роман Гроссмана. И даже объяснил, почему. Однако, вопреки правилам, не сообщил, когда само решение принято. Не датировал ключевое событие. Как будто забыл. А Хрущев, словно бы не заметив оплошность Шелепина, приказал ознакомить с донесением свое ближайшее окружение.
Такое возможно лишь в одном случае: донесение – формальность. Шелепин не забыл датировать ключевое событие, в этом просто нужды не было. Адресат и его ближайшее окружение уже знали подробности.
В самом деле, гроссмановский роман 8 октября был передан журналу, 19 декабря состоялось обстоятельно подготовленное обсуждение, и тогда же Чуковский узнал про вмешательство Поликарпова, не позволившего Кожевникову вернуть рукопись автору.
Потому нет оснований полагать, что председатель КГБ до 19 декабря пребывал в неведении, а узнав о «расширенном заседании», только через три дня
