каких-либо сведений о сроке запрета или же правдивости романа.
Судя по справке, подготовленной Катиновым, и его письму, главред «Знамени» разговаривал с Гроссманом по телефону после «расширенного заседания», а затем лично – в редакции. Но Марков, Сартаков и Щипачев не участвовали в разговорах. И в упомянутых редакционных документах нет сведений о сроке цензурного запрета.
Допустим, имелась в виду беседа с Гроссманом, организованная по указанию Поликарпова и состоявшаяся 30 декабря 1960 года. Вели ее Марков, Сартаков и Щипачев в одном из помещений здания ССП. Но Кожевников там не пристутствовал.
Если бы пристутствовал, его полагалось бы упомянуть в очете, Марков же этого не сделал. И нет оснований полагать, что он пытался скрыть участие Кожевникова в беседе.
В цитировавшейся выше переписке ЦК партии, КГБ и руководства ССП нет сведений о каких-либо других официальных беседах Гроссмана с перечисленными литературными функционерами. Значит, он с ними не беседовал.
Отсюда следует, что Гроссман описывал не одну беседу, а несколько – официальных и неофициальных, состоявшихся в разное время. Имелись в виду разговоры не только с Кожевниковым, Марковым, Сартаковым, Щипачевым, но и другими товарищами по ремеслу. Приведена совокупность их оценок романа и перспектив его публикации.
Еще раз подчеркнем: фактография в письме выверена тщательно. На этом уровне все, что Гроссман сообщил адресату, подтверждается документами. Кое о чем умолчал, однако и не солгал.
Из литературных функционеров, ознакомившихся с рукописью в силу должностных обязанностей, названы главреды «Знамени» и «Нового мира», Марков, Сартаков, Щипачев. Но кто же определил срок цензурного запрета, подчеркнем, нельзя выяснить по гроссмановскому письму. Уместно предположить, что автор и не хотел это указывать точно.
Почему – другой вопрос. К нему мы еще вернемся. С точки зрения общей риторической конструкции письма он не играет сколько-нибудь важной роли. Важно, что сказано про «250 лет» сокрытия правды.
Уместна и ссылка на Н.Г. Чернышевского. В советскую эпоху он признан эталоном писателя-революционера. Ну а меньшевик Г.В. Плеханов к 1960-м годам вполне оправдан, вновь признан теоретиком социализма и основателем РСДРП.
Гроссман выстраивал риторическую конструкцию: от легендарных предшественников – Герцена, Чернышевского и Плеханова – к Ленину, эталонному большевистскому лидеру. Сталин, разумеется, отступник. Зато сменивший его Хрущев – продолжатель истинно коммунистических традиций. Он разоблачил диктатора-злодея, добился оправдания безвинно осужденных и бессудно расстрелянных, восстановил демократию. Коль так, арест романа – досадная оплошность, да и произошла она до XXII съезда партии. Ее нужно устранить.
Письмо Гроссман отнес в приемную ЦК партии. Дата на регистрационном штампе – 23 февраля 1962 года.
Контрприемы
Интрига вновь обострилась. Переданное в приемную ЦК КПСС письмо было сразу «принято к рассмотрению».
Но к Хрущеву оно попало отнюдь не сразу. Аппарату ЦК КПСС надлежало еще «подготовить вопрос».
Этим термином функционеры обозначали процедуру сбора документов, которые может потребовать начальник. 1 марта 1962 года заместитель председателя КГБ П.И. Ивашутин отправил в ЦК партии донесение, где характеризовал автора конфискованного романа.
Ивашу тин тогда исполнял обязанности председателя КГБ. Осенью 1961 года Шелепин был переведен на постоянную работу в ЦК КПСС.
Зампред КГБ знал, что гроссмановское письмо попало в приемную ЦК КПСС Поэтому отвечал на подразумевавшиеся вопросы: «Комитет госбезопасности докладывает дополнительные данные, свидетельствующие о том, что писатель Гроссман И.С. в кругу своих родственников и близких знакомых продолжает клеветать на социалистический строй, политику Коммунистической партии и Советского правительства».
Согласно донесению, Гроссман беседовал с друзьями и родственниками о проекте новой Программы КПСС. Документ этот был опубликован центральной прессой 30 июля 1961 года.
Лояльность при обсуждении проекта новой Программы КПСС подразумевалась. Однако Гроссман, согласно Ивашутину, лоялен не был. Не скрывал иронию, обсуждая базовые теоретические положения, относившиеся даже к марксистским представлениям о «кризисе капитализма».
Зампред КГБ акцентировал именно коренные разногласия. По его словам, «30 августа 1961 года в беседе с близким знакомым – писателем Липкиным С.И., рассуждая о проекте Программы КПСС, Гроссман заявил: “Я тебе должен сказать, что меня поразила эта Программа. Казалось бы, дадут намеки анализа. Повторено то, что было сказано Марксом. Кризисы. Где эти кризисы? Нет уже. Это же ложь. Это опровергнуто всем современным ходом развития западного мира. То есть поразительное какое-то абстрагирование от действительности”».
В донесении не сообщалось, где происходил разговор. Допустимо, что в квартире. Тогда сведения могли быть результатом прослушивания.
Кстати, разговоры Гроссмана с женой тоже пересказывались. Отмечено, что «13 февраля с.г. он заявил: “Я написал правду. Хотят отдать книгу, пусть отдают. Не хотят отдавать, пусть сажают”».
Из донесения следовало, что автор крамольного романа по-прежнему ведет «антисоветскую агитацию». Теперь лишь устно, вот и вся разница. А это дезавуировало аргументы Гроссмана, перечисленные в письме Хрущеву.
