Суслов воспроизводил сказанное на редакционном обсуждении романа, цитировал стенограмму. Так что не обошлось без дежурного сравнения: «Вы знаете, какой большой вред принесла нам книга Пастернака. Для всех, читавших вашу книгу, для всех, знакомых с отзывами о ней, совершенно бесспорно, что вред от книги “Жизнь и судьба” был бы несравнимо опасней, чем вред от книги “Доктор Живаго”.
Для чего же нам теперь, после сорокалетнего победоносного существования Советской власти, после разгрома немецкого фашизма, дошедшего до Волгограда, после того, как третья часть человечества стоит под нашими знаменами, публиковать вашу книгу и начинать с вами публичную дискуссию, нужна ли людям Советская власть?».
Примечательно, что Суслов тоже именовал Сталинград Волгоградом. И подчеркнул: «Мы вскрыли ошибки, сопутствовавшие культу личности Сталина, но мы никогда не будем осуждать Сталина за то, что он боролся с врагами партии и государства. Мы осуждаем его за то, что он бил по своим».
Если судить по записанной далее тираде главного идеолога, Гроссман ответил, что и первая часть дилогии была признана антисоветской. Но Суслов парировал: «Никакие аналогии между судьбой этого вашего романа и книги “За правое дело” невозможны. Эти книги несравнимы. Ко мне когда-то пришел Фадеев и просил прочесть “За правое дело”. Я прочел книгу, в ней не было ничего политически плохого. А ваш роман “Жизнь и судьба” политически враждебен нам, он весь полон вопросительных знаков. Вы в своей этой книге рассматриваете нашу жизнь не с наших советских позиций, вы во всем усомнились».
Суслов лукавил, не зная, что его роль в интриге, связанной с романом «За правое дело», известна Гроссману в подробностях – от Фадеева. Не учитывая осведомленности собеседника, настаивал: «Мы не боимся, когда говорят о темных сторонах нашей жизни, стоя на наших позициях.
Если следовать вам, нельзя понять, почему мы победили в войне. Судя по вашей книге, мы не могли победить. Нельзя понять, почему мы победили.
Партия и народ не простят нам, если мы опубликуем вашу книгу. Это только увеличит количество врагов».
Аргументы вновь повторялись. Суть – насилие допустимо в борьбе с врагами советского режима. Далее Суслов вернулся к исходным тезисам: «Мы все прочли ваше письмо. Видите, оно лежит передо мной, обсудили его.
Я высоко ценю “Кольчугина”, “Народ бессмертен”, “За правое дело”, других ваших книг я не читал.
Я призываю вас вернуться на те позиции, на которых вы стояли, когда писали эти книги.
Если вы теперь не отреклись от прежде написанных вами книг, то, может быть, следует их переиздать, например – “За правое дело”».
В обмен на отказ от романа «Жизнь и судьба» – большие гонорары. Чуть ли не собрание сочинений, хотя госсмановские публикации начала 1960-х годов Суслов и оценил невысоко. Но принципиален тут копмпромисс. Главный идеолог повторил: «Я верю, что вы откажетесь, отойдете от нынешних своих взглядов и будете писать с тех позиций, с которых написаны прежние ваши книги».
Суслов отметил, что уходит в отпуск и, возможно, прочтет арестованную рукопись. И даже намерен через пару месяцев встретиться с Гроссманом, однако темой новой беседы не станет роман «Жизнь и судьба». На том и простился: «Желаю вам всего хорошего».
Вердикт Суслова был окончательным. Гроссман мог лишь выбрать: сохранить профессию – или рискнуть собой и заложниками.
После вердикта
«Новый мир» поместил рассказ «Дорога» в шестом номере, как это и планировалось. А 7 июня сборник прозы «Старый учитель» был подписан к печати. Вскоре его выпустили, и автор получил оставшиеся три четверти гонорара. Немалую сумму, кстати.
Издание было весьма солидное. Объем – свыше двадцати семи листов, цветной картонный переплет, фотография автора на третьей странице. Под ней и аннотация: «Читателю хорошо известны многие произведения Василия Гроссмана – романы “Глюкауф” (1934), “Степан Кольчугин” (1937–1940), “За правое дело” (1954), повесть “Народ бессмертен” (1942).
В настоящую книгу вошли повести и рассказы Василия Гроссмана, написанные в разные годы. Большинство из них связано с военной темой, всегда занимавшей в творчестве писателя значительное место. “Молебен”, “Четыре дня”, “В городе Бердичеве” и другие рассказы повествуют о первой мировой и гражданской войнах. “Народ бессмертен”, “Жизнь”, “Старый учитель” – о Великой Отечественной войне.
В книгу вошли также рассказы, написанные в тридцатых годах. В них писатель изображает людей-тружеников, творцов жизни и людей-пустоцветов, обывателей, мещан (“Цейлонский графит”, “Повесть о любви”, “Сын” и другие)».
Упоминаний о романе «Жизнь и судьба» нет. Словно его и не было.
Зато фотография писателя и пространная аннотация, по сути, предисловие свидетельствовали: гроссмановский статус по-прежнему высок. Ничего тут не изменилось.
Отметим, кстати, что роман «За правое дело» датирован неверно. Он впервые опубликован в 1952 году.
Получается, что автор предисловия ошибся на два года. Немалый срок, если речь идет о современной литературе.
На самом деле ошибки нет. Редакторы датировали роман по второй публикации, книжной, а не журнальной. Обычно это не практиковались, но в данном случае сочтено уместным, чтобы избежать предсказуемых ассоциаций с памятным еще скандалом 1953 года. Его тоже словно и не было.
Выпуск сборника в таком оформлении – событие, что называется, знаковое. Оно санкционировано ЦК КПСС, участие Суслова несомненно.
Гроссман в письме Хрущеву анализировал свое положение как писателя. С необходимостью подразумевалось, что ситуация безвыходная. Суслов же демонстрировал, что о запрете публикаций речи нет, в этой области все благополучно.
