«беседы». Так получилось, нет тут ничего удивительного. Подробности изъятия романа тоже не описывал – ни Липкину, ни Ямпольскому. Тема больная. Вот и разговор с главным идеологом вспоминать более не желал.
Липкин не знал, что запись «беседы» сохранилась. Потому сочинял подробности, демонстрируя читателям свою осведомленность. Он конструировал биографический миф Гроссмана и собственный тоже – как «самого близкого друга» писателя-нонконформиста. Так что неосведомленнось исключалась.
Беседа Гроссмана и Суслова была отнюдь не последним этапом интриги. Автор крамольного романа оставался под наблюдением КГБ.
Контроль был тщательным. 26 сентября 1962 года Семичастный отправил в ЦК партии очередную докладную записку [145].
Председатель КГБ отметил, что ситуация не изменилась. Вероятность скандала все еще велика: «Докладываю, что писатель Гроссман В.С. по-прежнему ведет замкнутый образ жизни, нигде не бывает, на квартире у себя принимает крайне ограниченный круг знакомых. Проведенные с ним беседы положительных результатов не дали: Гроссман не изменил своего враждебного отношения к политике КПСС и советского государства и в узком кругу продолжает вести антисоветские разговоры».
Но важны были не только «разговоры» Гроссмана. Акцентировалось: «Им написано еще одно произведение – антисоветское по своему содержанию».
Речь шла о повести «Все течет…». Именно тогда Гроссман завершал работу.
Похоже, экстренные меры уже планировались. Семичастный отметил: «В связи с тем, что рукопись антисоветского романа “Жизнь и судьба” была изъята у Гроссмана, на этот раз не исключаем с его стороны попыток передать новую рукопись за границу. Это обстоятельство Комитет госбезопасности учитывает, осуществляя наблюдение за Гроссманом».
Значит, любую встречу с иностранцами сотрудники КГБ должны были предотвратить. Или пресечь. Но подразумевалось, что задача предотвращения или пресечения весьма сложна, ведь следить надлежало за всеми, с кем общался упрямый прозаик. Докладная записка Семичастного заканчивалась фразой: «Копии отрывков из рукописи Гроссмана прилагаются».
Читал ли Гроссман вслух рукопись кому-либо из «крайне ограниченного круга знакомых» – не сообщалось. Значит, нельзя исключить, что «копии отрывков» подготовлены КГБ на основе материалов прослушивания.
Однако также нельзя исключить, что кто-либо мог копировать рукопись в квартире Гроссмана. Например, когда тот выходил куда-нибудь. Понятно, что в таком случае копировавший торопился, вот и попали в КГБ лишь «копии отрывков».
Равным образом, допустимо, что «копии отрывков» передал КГБ получивший рукопись от автора – для прочтения. Кто-нибудь из «узкого круга». И копировавшему, опять же, пришлось торопиться.
Суслов читал донесение Семичастного. Резолюция, по обыкновению, краткая: «Ознакомить секретарей ЦК КПСС, а также т. Поликарпова».
25 октября 1962 года Поликарпов докладывал о подготовленных мерах. Не только Суслову, еще и всем остальным секретарям ЦК партии[146].
Общие выводы формулировались жестко. Поликарпов утверждал: «Как видно из записки и приложенных к ней материалов, В. Гроссман не только не сделал правильных выводов из проведенных с ним разговоров, но все более ожесточается и отходит на чуждые позиции в оценке советского общества».
Значит, вероятность заграничной публикации романа по-прежнему велика. Соответственно, Поликарпов отметил: «Учитывая, что в литературной среде широко известны обстоятельства, связанные с рукописью его предшествующего романа, и существует весьма настороженный интерес к тому, как будут далее развиваться события, Отдел культуры считал бы в этих условиях необходимым провести еще один прямой политический разговор с Гроссманом, а также с наиболее близким ему человеком – писателем С. Липкиным».
Поликарпов не уточнял, откуда ему известно, что именно Липкин стал «наиболее близким». Не Гроссман же рассказывал, в самом деле. Но допустим, функционер использовал какие-либо донесения КГБ. Важно, что получал необходимые сведения. Соответственно, отметил. «Полагаю возможным провести эти беседы в Отделе культуры».
Значит, планировались две беседы. По отдельности с каждым из вызванных. Обе – в качестве альтернативы возможному аресту Гроссмана. Далее Поликарпов добавил: «Прошу рассмотреть».
Через неделю предложение рассматривалось на заседании Секретариата ЦК партии. Семичастному «рекомедовано вести работу в том же направлении, что прежде…».
Арест Гроссмана был исключен. Причина вполне понятна. Борьба за Нобелевскую премию не прекращалась, а потому скандал оставался нежелательным. Функционеры ЦК КПСС демонстрировали автору крамольных рукописей, что он и в дальнейшем может сохранять прежний высокий статус, получать значительные – по советским меркам – доходы. Разумеется, если и далее воздержится от несанкционированных заграничных изданий. А если нет – ответственности не избежать. Ни ему, ни заложникам.
В книге «Сталинград Василия Гроссмана» нет сведений о разговоре автора с Поликарповым. Но примечательно, что предисловие к публикации
