разделенность объектов есть… в некоторой степени, модус нашего восприятия»[190]. А ведь такого направления мысли поддерживаются и многие другие ученые[191].
Некоторые работают скорее над понятием времени, как, например, Оливер Коста де Борегард: «Прошлое, настоящее и будущее Вселенной существуют одновременно, – не прямо сейчас, конечно, это было бы противоречием»[192]. Что касается проблемы времени, тот тут Ортоли с Фарабордом называют всего два имени известных физиков[193]. В связи с этой загадкой времени стоит вспомнить, что в опыте околосмертных переживаний, в тот момент, когда умирающий видит и заново переживает всю свою жизнь, одновременно с этим могут возникнуть и сцены, относящиеся к нашему будущему. Мы можем их увидеть, как бы заранее, с той же ясностью, что и сцены прошлого. То есть прошлое, настоящее и будущее существуют «одновременно», что не значит: сейчас[194].
В действительности, не стоит так поспешно бросаться на школьные тонкости. Пространство и время: все согласны в том, что эти аспекты взаимосвязаны. Так, Коста де Борегард уточняет, что такая взаимосвязь элементов универсума «с расстоянием, как с пространственным, так и с временным, не возрастает… Она осуществляет свой закон через пространство-время все целиком, как единое целое… Всё связано со всем, с самой последней мелочью и тонкостью»[195]. Тогда наша модель голог раммы применима не только к пространству, но и ко времени, сквозь века, а значит, и сквозь миллионы лет. Фантастическая перспектива, уводящая далеко за пределы того, что мы до сих пор думали о нашей Вселенной!
4. Новый мир не так уж и нов
Именно это и хотели проверить многочисленные ученые, всерьез бравшиеся за изучение древних религиозных традиций, тех самых, к которым с таким презрением относились их предшественники. Но обращались они при этом обычно к традициям Индии, Китая и Японии, реже к исламу, и практически никогда – к христианству.
Мы уже видели, как Эрвин Шредингер искал аналогии в Ведах и Упанишадах. Он хотя бы признал, что дело того стоило. От чего у меня возникает чувство настоящего облегчения: я ведь тоже прочел все, что мог, в Ведах и Упанишадах, и мне всегда казалось, что из такого изобилия мыслей каждый черпает, что может, вычитывая там то, что ему самому ближе. Поскольку я столь же долго корпел и над древними средневековыми латинскими и византийскими текстами, я хорошо знаю, как трудно прочитать в них именно то, что вкладывали в них древние авторы. Сопоставляя их мысли с нашими современными категориями и с собственными предпочтениями, мы рискуем приписать им совсем не то, что их авторы хотели сказать на самом деле.
И все-таки некоторые сопоставления напрашиваются тут сами собой. Не стоит вдаваться в детали, но ведь верно, что в целом сама картина мира с ее концепцией материи, пространства и времени, характерная для всех этих древних традиций, гораздо ближе к той картине мира, которую сегодня открывают и возвращают нам современные ученые. Недаром Нильс Бор, когда после Второй мировой войны его посвятили в рыцари, выбрал себе в качестве герба символ инь и янь.
Фритжоф Капра в своей книге «Дао физики»[196] также настаивает на этой встрече науки с духовными традициями Индии и особенно Китая и Японии. Но в этой книге нет ни единого намека на христианскую традицию. Конечно, вряд ли мы можем многого требовать от внешних, коль скоро и у себя в церкви не так уж много внимания уделяем изучению собственной традиции. Тем больше заслуга тех, кому к этой традиции все же удается прорваться.
Майкл Талбот, которого я выше уже обильно цитировал, не так уж сильно сумел тут расширить горизонт, добавив лишь несколько аллюзий на традиции американских индейцев, почерпнутые им у Кастанеды. А вот Басарабу Николеску[197] принадлежит редкая заслуга: он расширил поле сравнений, включив в него и наши, западные традиции. Он очень заинтересовался Якобом Беме (1575–1624) и обнаружил у него формулировки, предвосхищающие самые смелые современные научные гипотезы – даже гораздо смелее, чем в восточных традициях. Вот несколько примеров: «Один мир расположен в другом, и при этом все вместе – это один единый мир»[198]. Или еще: «Между звездами и пространством нет несоответствия, не больше, чем между землей и вашим телом. Все это образует одно единое тело. Единственное различие в том, что ваше тело будет словно сын всеобщего, но и само оно уподоблено всецелому бытию»[199].
Мне только хотелось бы тут сразу уточнить, что то, что Майкл Талбот и Фритжоф Капра называют «мистицизмом», сводится, по большому счету, всего лишь к интуиции природы и природных сил универсума. Здесь и речи нет об отношениях любви с личным Богом. То есть мы тут еще довольно далеко отстоим от того, что составляет самую суть мистической жизни в великих монотеистических религиях (иудаизме, христианстве и исламе) и даже у многих мистиков индуизма[200].
Вернуться к «первобытной» мысли
Вовсе не для того, чтобы преуменьшить значение той или иной религиозной традиции, совсем наоборот, но мне кажется важным свести их вместе в некоем более общем пространстве: в пространстве «первобытных» традиций. Мирче Элиаде блестяще продемонстрировал[201], что у первобытного человека было две разновидности времени и две разновидности пространства: профанное время и пространство, соответствовавшее нашему опыту повседневности, и сакральное время и пространство. Сакральное время не преходяще: любой ритуал может вернуть его в момент насто ящего. Точно так же и сакральное пространство позволяет «всем зданиям – как и всем храмам, дворцам, городам – находиться в одной и той же общей точке, в Центре Вселенной»[202].
Те же категории мифических пространства и времени мы находим и во всех основных древних религиях: на Ближнем Востоке, в Египте или Вавилоне,
