всего. Бесконечно любящий – Бог – бесконечно беден…
Любовь и жажда независимости просто не совместимы, разве что на самой поверхности. Тот, кто больше всего любит, больше всего зависим. Бесконечно любящий – Бог – бесконечно зависим (и это просто немыслимо, пока не поймешь, что Бог – это чистая любовь, пока не разрешишь воображению представить любовь не просто как аспект Бога, но как само Его Бытие, тоже бесконечно насыщенное и бесконечно чистое)…
Любящий говорит любимому: я не могу смотреть на тебя свысока, не погрешив против любви. Если любящий в чем-то превосходит любимого, его любовь будет любовью лишь в акте отрицания собственного превосходства, уравнивающем его с любимым. Тот, кто больше всего любит, сильнее всего умалится. Бесконечно любящий – Бог – бесконечно умалится. Вот почему мы можем узреть Бога во всей истине Его бытия, лишь созерцая Христа, Бога, умалившего Себя в жесте омовения ног.
Если парадокс кажется слишком сильным, если верующий разум содрогается, не в силах представить бесконечность бедности, зависимости и умаления, то можно попробовать так выразить эту тайну. Бог бесконечно богат, но богат любовью, а не обладанием (богатство любовью – синоним бедности) и т. д.»[312]
Роботы не умеют любить
Для Бога задача состоит в том, чтобы помочь нам научиться любить. Бог мог бы легко сделать нас умнее, чем мы есть на самом деле. Бог мог бы дать нам математические способности, как у компьютера, мог бы сделать так, чтобы мы сумели видеть инфракрасное и ультрафиолетовое излучение, сумели слышать инфра– и ультразвук и т. д. Но он не может сделать нас более способными любить. Это уже вещи другого порядка. Все эти технические способности можно как бы отнести к «машинным» вещам. Бог может сделать нашу «машину» более «оборудованной» и лучше приспособленной к выполнению самых разных задач. Но счастье с этим никак не связано. Машины не умеют быть счастливыми.
Человек создан по образу Божию. А Бог есть любовь. И человек, по сути своей, тоже, хотя мы часто об этом забываем. Единственное настоящее, непреходящее счастье состоит в том, чтобы любить и быть любимым. Но такое счастье предполагает перенастройку центровки: нужно жить уже не только для удовлетворения личных, эгоистичных интересов; нужно научиться находить счастье в счастье другого; а еще лучше научиться выбирать счастье другого, а не свое собственное; а еще лучше, когда нет уже никакого иного счастья, кроме счастья другого.
Можно сконструировать машину, умеющую хорошо считать: калькулятор. Но невозможно сконструировать машину, умеющую хорошо любить. Любовь предполагает свободу. Когда мы, наконец, начинаем понимать, что источником зла, в конечном счете, оказывается наш эгоизм, наша зацикленность на самих себе, то велико искушение сразу бросить упрек Богу: Он мог бы создать нас не такими эгоистичными! И в самом деле, когда мы говорили о разнице между совершенством и святостью, мы уже припоминали, что некоторых людей так мало ждали здесь еще до их рождения, и так мало любили, когда они родились, что у них просто не было возможности научиться любить. Они просто не подозревают, что это такое. Но тут они жертвы, а не виновники. В нашей единой и общей, по закону голограммы, человеческой природе они просто претерпевают на себе действия других. Поэтому тут связь причины и следствия вполне очевидна. А вот другие вполне получили свою порцию любви. На уровне видимых, ощутимых взаимоотношений они получили то, чего, по идее, вполне должно было бы хватить, чтобы научиться любить, но они не научились. Но, может быть, и они подчиняются закону голограммы, просто не на видимом, а на более глубинном, но не менее реальном уровне. Может быть, если бы я лучше умел любить, то вот тот совершенно неизвестный мне римлянин сегодня сумел бы простить того, кого он простить никак не может.
Святость, как мы уже говорили, это способность сделать максимум с той данностью, которой мы уже наделены. С того, кто мало может, с того и мало спросится. В любом случае, в мире ином он ощутит на себе столько любви, что способности его сердца раскроются, как цветок.
Нет, больше всего проблем с тем, кто с полученными им дарами, не важно, много их было или мало, вполне мог бы любить больше, но не любил. Вот такой человек, не важно, жертва он или нет, уже будет виновен перед человечеством. Потому что он, именно он, добавил свое небрежение к небрежениям других: потому что из-за его небрежения всем людям стало сложнее забыть о себе ради счастья других.
Любовь Божия как сердцевина голограммы
Вот что Богу точно нужно было бы предпринять ради нашего спасения, так это наделить нас другой силой, силой любви, так чтобы она смогла стать противовесом тому грузу эгоизма, который скопился у нас с начала времен и продолжает накапливаться до конца мира. Но сила не может быть статичной величиной: это не лекарство, которое можно ввести шприцем или проглотить в виде таблетки. Это динамизм любви, который Бог должен в нас ввести, чтобы уравновесить динамизм наших эгоизмов.
Именно в этом мне и видится смысл Боговоплощения. Этим и объясняется, почему, видимо, у Бога была одна-единственная возможность нас спасти: стать для этого Самому человеком. Бог пришел, чтобы принести нам, в наше человеческое сердце, такую любовь, какая одна только и может быть бесконечной, потому что это любовь Самого Бога.
Такая любовь не может спасти нас извне. Какова бы ни была любовь Бога к нам, как бы ни было абсолютно и бесконечно Его прощение, этого недостаточно. Нужно, чтобы и мы, в свою очередь, научились любить. А вот для этого у Бога нет волшебной палочки, с помощью которой одним мановением моно было бы превратить нас в любящих и добрых, как фея превратила тыкву в золоченую карету.
Но если бы мы при этом могли рассчитывать только на собственные силы, мы бы никогда не смогли создать течение любви, способное побороть то течение ненависти, которое мы порождаем ежедневно. Одни поэт это прекрасно понял и отлично выразил. Великий христианский поэт: Шарль Пеги. Как
