он отыскивал самые унизительные для нее выражения, поливая ее при этом спермой. Последствия этой сцены оказались весьма занятными: она толкнула девушку к покаянию; бедняжка поклялась, что никогда больше не примет участия в таких приключениях, а через неделю до меня дошло, что она укрылась в монастыре и намерена оставаться там до конца жизни. Я рассказала об этом молодому человеку, он очень смеялся и попросил меня подыскать ему еще одну жертву обращения в святую веру.
Другой клиент, – продолжала Дюкло, – просил меня подыскивать ему крайне чувствительных девушек, которых тревожное ожидание плохих новостей приводило в настолько сильное волнение, что потрясало всю их натуру. Больших трудов стоило мне подыскать такую девушку, но мой заказчик накопил столь большой опыт, что по первому взгляду мог определить, верно ли будет нанесен удар. Под его водительством я и не ошибалась в нужном выборе. Однажды я свела его с одной, ожидавшей получения весточки из Дижона от некоего обожаемого ею молодого человека по имени Валькур. «Откуда вы, мадемуазель?» – почтительно осведомился плут при встрече. «Из Дижона, сударь». – «Ах, из Дижона! Черт возьми, я только что получил письмо из Дижона, и оно меня крайне опечалило». – «А что такое? – заинтересовалась девица. – Я весь город знаю, может быть, эта новость и меня как-то касается». – «О нет, нет, – отвечал наш молодчик. – Это только меня может привести в отчаяние. Сообщают о смерти одного молодого человека, очень мне симпатичного. Он только что женился на девушке, которую ему просватал мой брат, живущий в Дижоне, а наутро после свадьбы скоропостижно скончался». – «Ради Бога, сударь, его имя?» – «Звали его Валькур, жил он в Париже, на такой-то улице, в таком-то доме… Да нет, откуда вам его знать…» При этих словах девица падает без чувств. «Ах, черт побери, – в полном восторге кричит развратник, тут же расстегивает штаны и начинает дрочить прямо над бесчувственным телом. – Вот этого-то я и хотел. Только жопу, жопу! Мне, чтоб кончить, жопа нужна!» Переворачивает ничего не чувствующую девицу, заголяет ее, пускает на нее семь или восемь струек спермы и исчезает, нимало не беспокоясь тем, что может произойти с этой несчастной.
– А она окочурилась от этого? – спросил, потрепав Дюкло по ляжкам, Кюрваль.
– Нет, – ответила Дюкло, – но целых шесть недель болела.
– Славное дельце, – произнес герцог, – но я бы на месте этого человека нанес бы удар во время ее месячных.
– Да, – сказал Кюрваль. – По-вашему, Ваша Светлость, лучше бы она подохла тут же. Вон как у тебя стоит, мне и отсюда видно.
– Ну, в добрый час! – отозвался герцог. – Будь по-твоему, раз ты так говоришь. Меня смерть какой-то девки мало беспокоит.
– Дюрсе, – вмешался епископ, – если ты сейчас же не отправишь этих негодников кончить, сегодня вечером мы будем иметь хороший скандал.
– Ох ты, – воскликнул Кюрваль. – Как вы боитесь за свою паству! Двумя-тремя меньше – стоит ли об этом говорить! Пошли, мой герцог, вместе в будуар, и возьми с собой за компанию побольше народу. Эти господа, видишь ли, не хотят, чтобы их вводили в искушение.
Сказано – сделано, и двое распутников увели за собой Зельмиру, Огюстину, Софи, Коломбу, Купидона, Нарцисса, Зеламира и Адониса под эскортом Бриз-Кюля, Банд-о-Сьеля, Терезы, Фаншон, Констанции и Юлии. Очень скоро до слуха оставшихся донеслись женские вопли и рычание наших сластолюбцев, извергавших бок о бок друг с другом свое семя. Огюстина вернулась, прижимая платок к кровоточащему носу, Аделаида прикрывала платком грудь. Что до Юлии, уже поднаторевшей в распутстве и в умении выходить из всех переделок подобру-поздорову, то она веселилась как безумная и утверждала, что без нее они никогда бы не кончили. Вернулась и остальная труппа: задницы Адониса и Зефира были залиты спермой. Виновники происшедшего заявили, что они вели себя со всей возможной скромностью и благопристойностью и что теперь, успокоившись, они готовы внимать Дюкло. Той было сказано продолжать, и она возобновила свой рассказ такими словами:
– Досадно мне, – произнесла эта очаровательная девица, – что господин Кюрваль так поторопился удовлетворить свои потребности, и я не смогла поведать ему две истории с беременными женщинами. Они бы доставили ему, сдается мне, большое удовольствие: я знаю его пристрастие к подобному сорту дам и уверена, что если в нем осталась еще какая-то, пусть и слабая, охота, эти истории развлекут и очень ему понравятся.
– Ну так и рассказывай, – сказал Кюрваль. – Или ты не знаешь, что потеря семени никак не влияет на мои чувства и минута высшей моей любви к злу как раз та, когда я только что это зло совершил?
– Ну что ж, – сказала Дюкло. – Хаживал ко мне один человек, страстью которого было присутствовать при родах. Он дрочил при виде родовых схваток, слушая крики роженицы, и изливал сперму на только что показавшуюся головку ребенка.
Другой ставил беременную на седьмом месяце женщину на особый пьедестал высотой футов в пятнадцать и очень узкий. Она стояла там и не могла пошелохнуться, чуть что – полетела бы вниз и разбилась вместе с еще нерожденным ребенком. А распутника, о котором идет речь, это ее положение приводило в необычайный восторг; он хорошо платил ей, и она должна была стоять на своем возвышении до пролития им спермы, а он дрочил себя и подбадривал возгласами: «Ах, прекрасная статуя! Прекрасное изваяние! Настоящая императрица!»
– Ты бы уж, наверное, столкнул бы ее с этой колонны, Кюрваль. Не так ли? – сказал герцог.
– Отнюдь, – ответил Кюрваль. – Ты ошибаешься. Я почитаю глубоко природу и ее труды. А разве не самое интересное из ее трудов – воспроизведение рода человеческого? Не одно ли это из чудес, перед которым мы должны беспрестанно преклоняться и чтить тех, кто это чудо являет нам? Что касается меня, то я не могу видеть беременную женщину без того, чтобы не умилиться душой: ведь это она, как в горниле, выплавляет в своей вагине сокровище из ничтожной малости соплей, попавших туда! Есть ли что-нибудь более прекрасное, более трогательное? Придите, Констанция, прошу вас; придите, чтобы я мог облобызать ваш алтарь, где вершится сейчас такая высокая мистерия!
Поскольку Констанция находилась точно в своем алькове, до храма, где Кюрваль хотел править требы, было близехонько. Но уместно предположить,
