слишком малы. Таким образом, для экзамена были выбраны среди султанш Софи, Коломба и Розетта, из которых первой было четырнадцать, а двум другим тринадцать лет. Среди мужчин испытанию должны были подвергнуться Зеламир, Купидон и Гиацинт.
Приятели расположились вокруг груды широких подушек, брошенных к их ногам. Шамвиль и Дюкло были призваны в испытательницы. Первая, как трибада, должна была натирать трех девиц, а вторая, как признанная мастерица дрочить мужчин, должна была выдаивать мальчиков. Обе они перешагнули ограду из кресел, на которых уселись друзья-распутники, и туда же были переданы Софи, Коломба, Розетта, Зеламир, Купидон и Гиацинт. Каждый из друзей, понимая, как разыграется их похоть во время предстоящего представления, поместил между ляжек по ребенку. Герцог приспособил Огюстину, Кюрваль – Зельмиру, Дюрсе – Зефира и епископ – Адониса.
Церемония начиналась с мальчиков, и Дюкло, выставив на показ грудь и задницу, засучив по локоть рукава, принялась демонстрировать свое искусство мастурбаторши, переходя от одного к другому и третьему из своих ганимедов. Более сладострастного зрелища невозможно было вообразить: с такой легкостью порхали ее руки, так нежны и в то же время резки были ее движения… она предлагала этим юношам свои губы, свои груди и ягодицы с такой изощренностью, что можно было уверенно сказать, что тот, кто не сможет излиться, значит, просто не созрел еще до столь мужественного и естественного действия. Зеламир и Купидон возбудились, но все усилия Дюкло оказались напрасны: из их торчащих членов не удалось выжать ни единой капли. Зато преображение Гиацинта произошло почти сразу же, на шестом движении кулака семя брызнуло на грудь Дюкло, и мальчуган повалился на нее почти в забвении чувств, крепко обнимая ее ягодицы.
Приступили к девицам. Шамвиль, раздетая чуть ли не догола, очень старательно причесанная и красиво прибранная во всем остальном, казалась при своих пятидесяти годах не старше тридцати. Как записная трибада, она рассчитывала на самое большое наслаждение от этой операции, и похоть, пылавшая в ее огромных черных глазах, сделала их еще более живыми и красивыми, чем всегда. Она исполняла свою партию по меньшей мере с таким же искусством, как Дюкло исполнила свою: занималась зараз и клитором, и устьем вагины, и задней дырой. Но природа молчала: ни малейшего знака наслаждения не написала она ни у Коломбы, ни у Розетты.
С прелестной же Софи все было иначе: уже на десятом ударе пальцев она упала, обмирая, на грудь Шамвиль; ее прерывистые вздохи, румянец, появившийся на щеках, ее полуоткрытые мокрые губы – все доказывало испытанное ею наслаждение, и Софи была объявлена женщиной.
Герцог, у которого стоял все это время, приказал Шамвиль подрочить Софи во второй раз, и когда та снова дала сок, злодей смешал свое нечистое семя с соком юного существа. Кюрваль же сложил свою ношу меж бедер Зельмиры, а двое других отдали его тем мальчикам, которых держали между своих колен. Засим все отправились спать, и назавтра не произошло никаких событий, достойных упоминаний в нашем повествовании ни утром, ни за обедом, ни при кофепитии. В салоне же Дюкло, особо принарядившаяся в этот день, взошла на свою кафедру, чтобы закончить пятью следующими эпизодами все сто пятьдесят рассказов, для которых ей были предоставлены все тридцать дней ноября.
День тридцатый
– Не знаю, господа, – так начала эта прелестная дама, – довелось ли вам слышать о причудах, столь же необычных, сколь и небезопасных, графа де Лерно, но, поскольку во время общения с графом я имела возможность досконально с ними познакомиться, я нашла его весьма экстраординарные проделки достойными быть причисленными к тем случаям, о которых вы предписали мне подробно рассказывать. Страсть графа де Лерно заключалась в том, чтобы совращать с пути истинного самых красивых девушек или замужних дам, и помимо звонкой монеты, которую он пускал в ход, не было таких ухищрений, к каким бы он не прибегал, чтобы свести этих девиц и дам с мужчинами. Он либо споспешествовал их привязанностям, чтобы соединить их с предметом их страсти, либо, если таковых у них не было, сам подыскивал им любовников.
У него имелся особый дом, где и соединялись подобранные им пары; он привечал их, уверял, что им будет здесь покойно и удобно, а затем отправлялся в потаенный кабинет наслаждаться зрелищем чужих наслаждений. Удивительно, до какой степени доводил он свои бесчинства: он рыскал по всем монастырям в Париже и в окрестностях, не пропускал ни одного салона, где можно было встретить дам, занимавших высокое положение в обществе, и устраивал эти делишки так удачно, что не было ни одного дня, когда в его доме не происходило три-четыре рандеву. Ни разу не упустил он случая занять свой наблюдательный пункт в кабинете с просверленной в стене дыркой, но так как он там пребывал всегда в одиночестве, то никто не знал, каким образом он добивается утоления своей похоти во время подобных сеансов. Был известен лишь сам факт такого его поведения, но я все же полагаю, что граф де Лерно достоин занять место в моих рассказах.
Фантазия старого господина президента Дюпора позабавит вас больше. Предупрежденная о церемониале, которого придерживался этот безобразник, я предстала перед ним, восседавшим в уютном кресле, раздетая донага, предоставив мои ягодицы в его распоряжение. Для начала я пукнула ему в нос. Мой президент вскочил в ярости, схватил лежавшую возле него связку розог и кинулся ко мне с криком: «А, наглая девка! Я отучу тебя приходить ко мне с такими гнусностями». И началось: он бегал за мной с розгами, а я от них увертывалась. Наконец, я добираюсь до простенка за кроватью и затаиваюсь в этом убежище. Там он меня и настигает. Видя себя теперь хозяином положения, он бранится вдвойне против прежнего и с грозным видом
