отведать приготовленное или учинить какую-нибудь гадость после.
Дюкло снова взялась за нить своего повествования.
– На следующий день после водворения нашей новой питомицы, звавшейся Анриеттой, явился к нам некий распутник, которому пришла фантазия взять в дело обоих зараз, меня и Анриетту. Этот новый сластена не знал большего удовольствия, чем наблюдать через тайник самые причудливые забавы, происходящие в соседней комнате. Он любил быть тайным свидетелем чужих наслаждений и немало тешил этим свою похоть. Его поместили в ту комнату, о которой я вам говорила давеча, где я и мои товарки не раз развлекались разнообразными выдумками либертинов. Я была приставлена к нему, чтобы тешить его во время подглядывания, а юная Анриетта прошла в другую комнату с любителем вылизывать заднюю дыру; вы с ним знакомы по моему вчерашнему рассказу. Самое сладострастие для этого актера, разыгрывающего, не ведая о том, спектакль для моего клиента, заключалось в том, чтобы действо было и возбуждающим, и радовало глаз. Его специально предуведомили, что девочка новичок, и именно с ним совершает свой первый выход. Он полностью убедился в этом, видя стыдливость и ребячливость юной дочери кабатчика. Распалился он до крайности, до невероятных вещей дошел. Что же касается моего молодчика, то он, припав глазом к дырке в стене, вцепившись одной рукой в мои ягодицы, а другой в свой член, словно соразмерял свои восторги с тем, что открывалось его взгляду. «Ах, какое зрелище! – приговаривал он время от времени. – Какая прекрасная жопа у этой малютки и как сладко целует ее этот мошенник!»
Наконец, когда любовник Анриетты кончил, мой обнял меня и, наскоро поцеловав, принялся вылизывать мой зад, пока не залил мои ягодицы свидетельствами своей мужественности.
– Он сам себя дрочил? – спросил герцог.
– Да, монсеньор, – ответила Дюкло. – Но такой крохотный был у него член, что не стоит труда и упоминать его.
– А вот тот, кто появился следом, – продолжила Дюкло, – не заслуживал бы, возможно, помещения в мой реестр, если бы мне не показалось достойным внимания рассказать о нем по причине обстоятельства, которое сопутствовало его удовольствиям, впрочем довольно ординарным. Обстоятельство это позволяет увидеть, до какой степени либертинаж подавляет в человеке всякое чувство стыда и достоинства. Этому надо было, чтобы подглядывали за ним. Зная, что любители подобных зрелищ водятся в немалом количестве, он условился с мадам Герэн, чтобы она спрятала в укромном уголке такого человека для наблюдения за его наслаждениями. Мадам Герэн пригласила того, кого я несколькими днями раньше развлекала у потайной дыры, не сказав ему, однако, что человек, которым будут любоваться, прекрасно осведомлен о существовании наблюдательного пункта и что этот пункт не будет праздным: зачем уменьшать любителю зрелищ остроту его сладострастных переживаний? Она уверила его, что наблюдение он будет вести в полной тайне.
Наблюдателя заперли с моей сестрой, а я была предоставлена наблюдаемому. Это был молодой человек двадцати восьми лет, красота его была в полном расцвете. Осведомленный о месте нахождения дыры, он самым натуральным образом направился к ней и поставил меня в поле зрения своего визави за стеной. Я подрочила клиента. Как только у него встал, он распрямился, предоставив полюбоваться своим орудием наблюдателю, затем повернулся, продемонстрировал свой зад, задрал мне юбку и показал мой, встал на колени, раздвинул мои ягодицы и пощекотал своим носом анус – все это очень мягко и старательно, – и закончил яростным встряхиванием своего члена и бурным извержением семени. Причем он держал мою задницу перед самым тайным глазком так, что наблюдатель мог любоваться в тот решительный момент и девичьей попкой, и вздыбленным мужским органом. Если мой клиент насладился вдоволь, то бог знает, что творилось с другим. Потом уж сестра рассказала мне, что он чувствовал себя на седьмом небе, что он признался ей, что никогда ему не было так сладко, и залил ее ягодицы столь же обильным потоком спермы, как и тот, что оросил мои.
– Ну, если у этого молодца был красивый член и красивый зад, – заметил Дюрсе, – было от чего получить славную разрядку.
– Да уж наверное, – согласилась Дюкло. – Член у него был длинный и толстый, а задница нежная, округлая, сложена как у самого Амура.
– А вы раздвигали ему ягодицы? – поинтересовался епископ. – Показывали наблюдателю его отверстие?
– Да, монсеньор, – сказала Дюкло. – Все было очень наглядно. Он показывал мой зад, я подставляла его, это было, наверное, самое сладострастное зрелище в мире.
– Я в своей жизни повидал дюжину подобных сцен, – сказал Дюрсе, – и они обошлись мне фонтанами спермы. Нет ничего более приятного, чем это занятие: я разумею и то и другое, подглядывать так же приятно, как и знать, что за тобой подглядывают.
– Еще один почти с такими же наклонностями, – продолжала Дюкло, – через несколько месяцев повел меня в сад Тюильри. Ему надо было, чтобы я, подцепив мужчину, дрочила бы его прямо перед глазами моего клиента; он прятался в это время за грудой садовых стульев. После того как я провела перед ним таким образом семерых или восьмерых мужчин, он расположился на скамейке в одной из самых оживленных аллей, заголил мой зад, вытащил свой член и велел мне дрочить его на глазах у прохожих. Несмотря на то что уже стемнело, положение оказалось самым скандальным: когда он бесстыдно брызнул своей спермой в присутствии чуть ли не десятка свидетелей, нам пришлось спасаться от позора и ареста бегством.
Когда я рассказала об этом мадам Герэн, она рассмеялась и сказала мне, что в Лионе, том самом городе, где и мальчишки занимаются
