Вообще говоря, в верхней части города найти жилье было практически невозможно, и в старых-престарых домишках, и в более новых жили буквально на головах друг у друга. В Заречной части было не лучше, недаром оттуда народ аж в ярмарочные павильоны переселяли! К тому же Ольга, как и все нижегородцы, родившиеся, выросшие, жизнь прожившие в верхней части города, испытывала к Заречью некое высокомерное презрение. Переехать в Канавино, в Сормово или в новые кварталы Автозавода считалось довольно унизительным падением житейского статуса.
Тогда Ольга начала подумывать о Лапшихе. А что? Не нагрянуть ли туда и не потребовать ли у мачехи хоть комнатку взамен той, из которой она обманом выселила Ольгу?..
Невесть, конечно, до чего она додумалась бы, однако как-то раз встретила на Свердловке Зинаиду, домработницу Фаины Ивановны Чиляевой.
Вернее, бывшую домработницу… Потому что Фаина Ивановна тоже была арестована вместе с женой своего племянника, и уже даже получила срок, однако не за измену родине и антисоветчину, а за абортмахерство и содержание тайного притона. Ей дали пять лет, отбывать которые она отправилась в поселок Сухобезводное, не столь далеко от Горького, а не на смертельную Колыму или еще дальше… если это «дальше» вообще существует! Дом Фаины Ивановны мгновенно заселили новыми жильцами, и Зинаида, которая была прописана где-то в Сормове, осталась бы у разбитого корыта, кабы ее не приютила Руфина Рувимовна Кушля – та самая знаменитая закройщица, для которой придумывала фасоны Фаина Ивановна. Теперь Зинаида служила домработницей у нее, а сейчас шла на рынок за телячьей вырезкой, потому что Руфина Рувимовна ела только телятину. Выглядела Зинаида вполне довольной жизнью и Ольге даже обрадовалась.
– Ну надо же! – воскликнула, ловко перехватив авоськи, чтобы всплеснуть руками. – А я тебя во сне нынче видела. Вот так, ни в тех, ни в сех! Как знала, что повидаемся! Слушай, ты не держи на меня зла, что мы тогда девчонку твою унесли, – сказала она задушевно. – Я не хотела, но Чиляева меня прямо за горло взяла! Да и она не больно-то виновата: это все Толика была затея, он из тетки веревки вил. Ох, как у него на тебя глаз горел… А потом, когда ты сбежала, он пришел и хохочет: мол, Ольга нашла-таки свою девочку, не вышло у нас ничего здесь, но Ольгу я все равно достану где угодно.
– Не достал, – неприветливо буркнула Ольга. – Руки коротки оказались.
– Да, – сочувственно вздохнула Зинаида, – не повезло! Им с Альбиной Сергеевной уже статьи определили… Его в Мордовлаг, кажись, а ее… говорят, всех ЧСИР нынче в Алжир[67] какой-то отправляют.
– В Африку, что ли? – изумилась Ольга.
– Кто знает, может, и в Африку, – равнодушно пожала плечами Зинаида. – Небось лучше в Африку, чем в Мордовию или в Магадан! Но ты знаешь, Альбина эта Сергеевна была такая злобная сука, слова доброго никогда не скажет. Ей поделом! А Толика мне жалко…
– Вот кого мне ничуть не жалко! – с ненавистью выдохнула Ольга. – Мало того что он меня с Женей разлучить хотел, так еще оклеветал того человека, который нас в свою семью принял. Он и его жена удочерили Женечку. Я у них жила, с ней нянчилась… Вот счастье было. Нет, этот Толик… Мало того что он ко мне лез все время, покоя не давал, так когда его арестовали, он и Василия Васильевича за собой потянул! Оговорил, гнусная тварь! Теперь мы и сами не знаем, что с нами будет. То ли Асю арестуют, то ли нет, то ли выгонят нас из дому, то ли нет, и как жить будем, вообще неизвестно.
– Слушай, – сделала огромные глаза Зинаида, – так Женька в самом деле не твоя дочка?!
– Не моя, – буркнула Ольга.
– А где ж ты ее взяла? – изумленно воскликнула Зинаида. – На улице нашла, что ли?
– Ее мать умерла, – уклончиво ответила Ольга – и вдруг словно холодная рука коснулась ее лба, и она поняла, что невзначай сказала сущую правду… Неведомо, откуда она узнала об этом, но знала точно: та прекрасная темноволосая женщина с родинкой на щеке, которая иногда являлась ей в снах, – это Женина мать, и она мертва.
И вдруг какое-то странное видение всплыло перед ней. Привиделся ей куст, под которым лежит сверточек в одеяльце, перевязанный розовой ленточкой: ребенок, девочка. Тут же валяется рюкзак, набитый детскими вещами и деньгами. Увидела Ольга и молодого мужчину, который стремительно глянул ей в глаза и прошел мимо, держа на руках… Но тут тьма находила на глаза, Ольга не могла вспомнить, что именно он держал. Однако ее мысленный взор скользил дальше, дальше… к женщине, лежащей на траве. Кровь лилась из ее простреленной головы и вилась по траве так же прихотливо, как ее темная коса… И снова тьма заволокла воспоминание, как тучи заволакивают невзначай выглянувшую луну.
– Да ты что, что с тобой?! – донесся до нее голос Зинаиды.
Ольга очнулась, почувствовав, что та дергает ее за руку.
– Что? – с трудом произнесла она, тряхнув головой, в которой словно бы плавали до сих пор туманные облака.
– Ишь, прямо обмерла! – испуганно воскликнула Зинаида, и, к своему изумлению, Ольга увидела сочувствие в ее глазах. – Думала, упадешь тут на улице – что я буду с тобой делать? Неужто в самом деле так переживаешь за этого человека, за хозяина твоего?
– А как не переживать? – вздохнула Ольга, превозмогая внезапно охватившую ее слабость. – Он и человек очень добрый, они с женой относятся ко мне как к родной… Она, бедняжка, совсем от горя погибает, что со мной и Женечкой будет без них – не знаю.
– А ты знаешь что? – вдруг заговорщически шепнула Зинаида. – Ты письмо напиши… Вернее, пусть хозяйка твоя напишет: так, мол, и так, больно хороший человек наш-то, понапрасну оговорили его злые люди… Напишите, да сами и отдайте в руки Юлию Моисеевичу Кагановичу. Прямо ему!
– Как это? – растерялась Ольга. – Как это к первому секретарю пробраться? На прием к нему записаться, что ли?
