придется похоронным дрогам подбирать: либо подстрелят, либо они просто сдохнут по пути.
Вернулись в швейцарскую, упали на пол и забылись тяжелым сном. Утром Гроза проснулся с опухшими глазами. Потрогал лицо – ему показалось, что оно покрылось соленой коркой от безудержных слез. Только во сне он и смог оплакать дядю Лешу – днем слез не было. Рыдал Гроза так горько, что даже не слышал, как всю ночь били пушки по Кремлю, по московским улицам…
Вальтер уверял, что надо куда-нибудь уходить, иначе Алексей Васильевич, непогребенный, неотпетый покойник, обязательно вернется в глухую полночную пору по их души, чтобы с собой забрать. Гроза охотно последовал бы за Алексеем Васильевичем, умерев так же, как он, во сне, тихо и спокойно, однако Вальтер здорово-таки напугал его рассказами о том, в каком виде обычно являются ожившие мертвецы и что они делают с людьми прежде, чем забрать их души.
Видеть любимого дядю Лешу в образе синюшного упыря, источающего гнилостную вонь и желающего вынуть его душу, Грозе не хотелось… Вдобавок тут явился домохозяин и выгнал мальчишек вон, настрого запретив возвращаться. Почему-то ему вбилось в голову: они, чтобы согреться, станут выламывать паркетины и жечь их в печке. То, что подобное могут содеять и квартирные жильцы, его как-то не беспокоило.
Мальчики собрали в узелки все, что оставалось от продуктов, и пошли куда глаза глядят, не ведая, где приклонят голову.
– Тебе надо было сказать, что ты ему огонь в глаза бросишь, – пробормотал уныло Вальтер, который словно забыл о том, что сам уговаривал Грозу уйти из швейцарской. – Тогда он бы нас оставил!
– Я боюсь, – тихо ответил Гроза. – Потом опять буду сутки без памяти валяться… Неизвестно, что случиться может. Ты, что ли, за мной ходить станешь?
– А почему бы нет? – с вызовом спросил Вальтер, однако черные глаза его вильнули в сторону, и Гроза понял, что на этого типа надежда плохая. Приткнулся он к Грозе случайно, держался за него только потому, что у того была крыша над головой, какие-никакие деньжата да еда, а когда всего этого не стало, Вальтер в любую минуту мог его бросить.
Ну и что? Гроза его не винил. Настали времена отчаянные…
Мальчики побрели по городу, который медленно погружался в сумерки.
Трамваи стояли там, где их застало отключение электричества, многие вагоны были прострелены, стекла выбиты. Трамвайные провода разорваны и в беспорядке валяются по улицам. Все лавки и магазины закрыты. На тротуарах – осколки и свалившаяся штукатурка.
Прохожих встречалось мало, да и те норовили пробежать по улице как можно быстрей, от подворотни к подворотне, жались к стенам и озирались. Правда, кое-где у подъездов толпились люди: вид у всех был испуганный и недоумевающий. Никто толком не знал, где, кто и почему стреляет. Всякий боялся шальной пули.
На каждом шагу попадались солдаты: у всех злые лица, свирепые взгляды. С ними шли какие-то парни – по виду самые настоящие «хитрованцы», жулики да воры, вот только теперь у них через плечо висели на веревочках винтовки, придавая им враз и жестокий, и глупый вид. Кто-то сказал, что это красногвардейцы, и к ним теперь принимают всякого, кто готов идти громить буржуев.
Кое-где на афишных тумбах болтались небрежно приклеенные листки, из которых явствовало, что в Петрограде образовано временное рабочее и крестьянское правительство, именуемое Советом народных комиссаров. Председатель совета – Владимир Ульянов (Ленин).
Повреждений в Москве оказалось – не исчислить! У Никитских ворот разбито и сожжено дотла несколько домов, остались одни полуразрушенные стены, а дома были многоэтажные, с сотнями квартир…
Когда дошли до Кремля, у Грозы невольно навернулись слезы. Крест с одной из глав Василия Блаженного сбит, сорвана верхушка башни, ближней к Москворецкому мосту, разворочены часы на Спасской башне, она кое-где поцарапана шрапнелью, наполовину разбита Никольская башня, образ Святого Николая Чудотворца уничтожен выстрелами. В самом Кремле, возможно, были разрушения еще страшнее, но у всех ворот стояла охрана – не пройти.
Гроза и Вальтер прошлялись до темноты, однако к ночи крепко похолодало, и они все же вернулись на Арбат. Больше-то податься было некуда!
Парадное стояло незапертое. Они зашли украдкой в швейцарскую, прилегли на тюфяки. И заснули так крепко, что никакие ожившие мертвецы не смогли бы их разбудить!
С утра Гроза и Вальтер были готовы к тому, что придет домохозяин и снова погонит прочь, однако он не появился ни в тот день, ни позже. Может, боялся ходить по Москве, где гремели выстрелы, а может, и самого его уже где-нибудь подстрелили… Гроза об этом так и не узнал, да и не до того ему было: предстояло выживать.
Зима грянула суровая, морозная. Несколько квартир в доме с прежних времен оставались пустые, никем не занятые. Жильцы повытаскали оттуда всю мебель, какая была, на растопку, ну и, само собой, повыломали паркет. Перила на лестнице тоже сожгли – остались одни металлические подпорки.
Город никто не чистил и не убирал: дворники словно вымерли! Москва потонула в высоченных сугробах, меж которыми змеились узкие тропки, в оттепель таявшие, а в мороз покрывавшиеся льдом.
Гроза и Вальтер кое-как очищали дорожки, по которым жильцы могли бы выбраться из их дома. Надеясь, что им за это будут хоть немного платить, однако сейчас не было денег ни у кого, да и не знали люди, какими деньгами расплачиваться: то ли «керенками», то ли «николаевскими», то ли новыми
