Спящие красавицы

— Помнишь, когда она впервые разносила газеты, и сказала, что ей пришлось отпрыгнуть на газон у Недельхафта, потому что какой-то парень за рулем большого зеленого автомобиля со звездой на капоте заскочил на тротуар? Ты сказала мне, чтобы я что-нибудь предпринял. Я все уладил.

Слова вытекали все быстрее и быстрее, скоро он выплевывал бы их, если бы не взял контроль над собой. Элейн не понимала, что иногда ему приходилось кричать, чтобы быть услышанным. С ней, по крайней мере.

— Автомобиль, который сбил кошку судьи Сильвера, тоже был большой зеленой машиной со звездой впереди. Мерседес. Я был уверен, что знаю, кому он принадлежит. Когда Нана была на волосок от гибели…

— Фрэнк, она сказала, что отпрыгнула на тротуар в половине квартала ниже от происходящего!

— Может быть и так, или, может быть ближе, а она просто не хотела нас пугать. Не хотела, чтобы мы забрали ее работу разносчицей газет сразу после того, как она её получила. Просто послушай, ладно? Я все уладил. Я видел этот Мерседес по соседству много раз, но я позволял ему выйти сухим из воды. — Сколько раз он так говорил? И почему это напомнило ему песню из Холодного сердца,[126] которую Нана напевала до тех пор, пока ему не показалось, что это сведет его с ума? Он так крепко сжал банку, что практически смял ее, и если бы не остановился, то она бы просто взорвалась. — Но не в этот раз. Не после того, как он переехал Какао.

— Кого…

— Какао! Какао, кошку судьи Сильвера! Это мог быть мой ребенок, Элейн! Наш ребенок! Короче говоря, Мерседес принадлежит Гарту Фликингеру, прямо, по холму.

— Доктору? — Элейн заинтересовалась. Наконец-то.

— Ему. И когда я с ним говорил, угадай что? Он был под кайфом, Элейн. Я почти уверен. Он едва мог связно говорить.

— Вместо того чтобы заявить на него в полицию, ты пошел к нему домой? Как ты ходил в школу Наны тогда, и кричал на ее учителя, когда все дети, включая твою дочь, могли слышать, как ты разоряешься, словно сумасшедший?

Давай, вороши прошлое, подумал Фрэнк, сжимая банку еще сильнее. Ты всегда так делаешь. Это, или знаменитый удар по стене, или когда я сказал твоему отцу, что он кусок дерьма. Вороши, вороши, Суперхиты Элейн Наттинг Джиари. Даже когда я буду в гробу, ты будешь рассказывать всем и вся о том времени, когда я накричал на учителя второго класса Наны после того, как она посмеялась над научным проектом Наны и заставила мою дочь плакать в своей комнате. И когда они устанут, ты можешь вспомнить, как я кричал на миссис Фентон за опрыскивание лужайки убийцей сорняков, которым моя дочь должна была дышать, когда ездила на велосипеде. Хорошо. Делай меня плохим парнем, если это поможет тебе улучшить настроение на весь день. Но сейчас я буду держать голос спокойным и ровным. Потому что я не могу позволить тебе нажать на мои кнопки в этот раз, Элейн. Кто-то должен следить за нашей дочерью, и ясно, что ты не справляешься с этой работой.

— Это был мой долг, как отца. — Звучит помпезно? Фрэнку было все равно. — У меня нет заинтересованности в том, чтобы его арестовали за мелкое правонарушение типа наезда на кошку, но я очень заинтересован в том, чтобы он не смог наехать на Нану. Если слегка его припугнуть, то…

— Скажи мне, что ты не стал изображать из себя Чарльза Бронсона.[127]

— Нет, я был очень сдержанным с ним. — Это было, по крайней мере, близко к истине. Его машина, вот с ней он не был сдержанным. Но он был уверен, что у такого дерьмо-доктора, каким был Фликингер, была страховка.

— Фрэнк, — сказала она.

— Что?

— Я вряд ли знаю, с чего начать. Может быть, с вопроса, который ты не задал, когда увидел Нану на подъездной дорожке.

— Что? Какой вопрос?

— Почему ты не в школе, дорогая? Вот этот вопрос.

Не в школе. Может быть, это его мучало.

— Сегодня утром было так солнечно, мне просто… показалось, что уже лето, понимаешь? Я забыл, что сейчас май.

— Ты не разворачиваешь свою голову так далеко в эту сторону, Фрэнк. Ты так беспокоишься о безопасности своей дочери, что даже не можешь вспомнить, что идет учебный год. Подумай об этом. Разве ты замечал, чем она занимается дома? Я говорю обо всех тех записях в её блокнотах, и учебниках, которые она читает? Призываю Бога и его Единородного сына Иисуса в мои свидетели…

Он был готов пойти на многое — и он был готов признать, что он, возможно, заслуживал некоторую взбучку — но Фрэнк считал линию с Иисусом- как-моим-свидетелем — дерьмом. Единственный сын Божий не был тем, кто прогнал того енота из-под полов Епископской церкви все те годы назад и пригвоздил его к земле, и не Он набрасывал одежду на спину Наны или еду в ее желудок. Не говоря уже об Элейн. Это сделал Фрэнк, и в этом не было никакого волшебства.

— Ближе к делу, Элейн.

— Ты не знаешь, что происходит ни с кем, кроме себя. Все дело в том, что сегодня бесит Фрэнка. Все дело в том, что никто не понимает, что только Фрэнк умеет все делать правильно. Потому что это твоя позиция по умолчанию.