Утро. Солнце не взошло. Бараки в голой степи, окруженные колючей проволокой – лагерь. Мороз, ветер. Часовые на вышках в тулупах. Безлюдно, тихо. Звучит удар молотка о рельс – подъем. Зэки в бараке просыпаются, одеваются, гадают, куда погонят на работу, велик ли мороз.
Шухов, ладный мужичок, проснулся. Его знобит, ему неможется. Торопится до столовой успеть в медпункт, надеясь, что освободят от работы на морозе. Не вышло. Читателя «зацепило». Он сочувствует Шухову. Он удивлен лагерными порядками, узнав, что больному зэку урезают без того скудное питание. Пайка хлеба – стимул «вкалывать» и не болеть. Шоковое начало рассказа порождает сильное желание читателя узнать, кто же эти зэки и за какие преступления «сидят». И действительно, кто они?
Это описание кладки стены на стройке – образ артельного труда. Есть дирижер – бригадир. Есть солисты – мастера Шухов и Кильдигис, есть рядовые работники.
Строители постепенно нашли общий ритм. Кладка пошла азартно. Каменщики покрикивают подносчикам: «Давай! Давай еще!». Работа началась по принуждению, а продолжается в охотку. Шухов, хотя и устал, шутит: «Жаль, что день короткий, гадство такое!». Бригадир Тюрин в ответ улыбается. Слышится удар молотка по рельсу. Конец рабочего дня. Бригада уходит. Шухов задерживается на минуту, смотрит на качество кладки и гордится своей работой – «глаз ватерпас». А еще рад, что превозмог болезнь.
Судьба Шухова типична: воевал, в 1941 г. попал в плен, бежал. Его обвинили в предательстве и дали 10 лет лагерей. Шухов рядовой солдат, рядовой зэк, но он – тип и этим интересен. Интересен более, чем Каратаев, хотя он дальняя родня толстовскому герою.
Вспомним образы крестьян в русской прозе. В «Капитанской дочке» крестьяне – кровавые бунтовщики. Гоголь изобразил мужиков как зевающих бездельников на завалинке (это реальных, а не торгуемых). Тургенев сделал благородную попытку… Каратаев у Толстого стихиен и недоразвит. В «Мужиках» Чехов собрал все человеческие пороки, чем вызвал осуждение писательского сообщества. Г. Мелехов – первый полноценный образ крестьянина. Но это особый случай – он казак. Пастернак в «Докторе Живаго» изобразил крестьян дремучими и жестокосердными по контрасту с духовными интеллигентами.
Солженицын – первый писатель, кто дал образ мужика с любовью и глубиной. Он открыл эту важнейшую тему. Позже ее развили Белов, Абрамов, Распутин…
История показывает, что писатель, одаренный чувством благородства, в принципе не может изобразить человека из низшего сословия – низким именно в силу происхождения. Этим качеством обладали Пушкин, Тургенев, Некрасов… и Солженицын. Напротив, некоторые писатели подавляли в себе чувство превосходства лишь по причине воспитанности, но оно иногда становилось явным. Такое случалось с Гоголем, Чеховым, Буниным, Пастернаком, Булгаковым.
Шухов – образ страдательный. Он подчиняется обстоятельствам. Но он – не страдалец, а стоик, гнется, но не ломится. Спасибо Солженицыну за образы стоиков, победивших смерть (Шухов, Костоглотов, их много в «Архипелаге»). А то повелось в русской литературе, что герои гибнут.
Образ Шухова, вероятно, непонятен высоколобому столичному читателю. Демократичный же читатель с большим жизненным опытом радуется узнаванию виденного в жизни и симпатизирует Шухову – умельцу-самоучке, трудяге, человеку с запасом душевного здоровья, да и на язык он остер. Таких людей ценят на войне, на заводе, на стройке, в лагере, в тюрьме, ценят и зовут по имени-отчеству.
Солженицына – историка и психолога интересовал вопрос, какие люди способны на солидарность, на борьбу с режимом. Его вывод таков: просвещенные с чувством собственного достоинства (Нержин, Костоглотов). Крестьянин Шухов из далекой деревни Темгенево – не способен. Максимум, он может принять участие в бунте, если уж совсем припечет.
У Шухова в американской литературе есть аналог, фермер из глубинки Пейдж, кто точно знал, «где верх и где низ» и в природе, и в хозяйстве, и в людях, и в себе. Знал и не опускался [24]. Вот и Шухов знал и не опускался, победив голодное безумие и, планируя жизнь на воле, он был уверен, что не унизится до торговли и не бросит крестьянский труд. Это и есть доминанта образа.
«В круге первом»
Роман сейчас читается, как психологический детектив. Именно так. Мне он интереснее, чем, например, книги А. Кристи. Судите сами.
Обитатели секретного Конструкторского Бюро, расположенного на окраине Москвы, зэки, выполняют рутинные заказы Министерства госбезопасности. Условия очень даже терпимые: не голодно, тепло, работа интересная, люди вокруг интеллигентные, не считая тюремщиков. Зэки в свободную минуту обсуждают политику, азартно спорят на мировоззренческие темы, отстаивая свои жизненные позиции. Неожиданно ситуация обостряется. Пришел приказ создать телефонную «прослушку» с возможностью определять абонента по голосу. Заключенные понимают, что могут стать соучастниками репрессивного беспредела, охватившего страну. Перед ними ставится условие: согласен работать – остаешься, не согласен – отправляешься на Колыму. Вопрос согласия- несогласия означает «быть или не быть» в прямом и жестоком смысле. Читатель в высшей степени заинтригован, чем кончится проверка на деле их принципов и человеческого достоинства, какие оправдания своему решению найдут те, кто останется. Кульминация романа сделана мастерски. Это – выбор,
