же) направленная и вызванная афористическим тоном (отвели только «3» печ<атных> страницы «Руна»), быстротой письма, всей громадной усталостью, и рядом параллельных тяжелых условий (ссора, окончившаяся вызовом на дуэль, оскорбление, истерика и пр.). Но клянусь, это единственные места, которые подлец мог бы использовать. Везде я Вас называю «культуртрэгером», своим «добросовестным оппонентом» (не в насмешку же, Бог мой). А полемическая живость прочих мест не превышает Вашей полемической живости – да в ней ли дело, когда пущена в ход между нами клевета и провокация.
Я предлагаю такой выход: пришлите в «Столичное Утро» письмо (хотите, я перешлю? нужно лучше прислать мне: я знаком с редактором; в случае затруднения пущу в ход Соколова (он дружит с Явинским – редактор[1778])), где на основании напечатанного в «Перевале» ответа моего Вам («Перевал» скоро выйдет) или на основании доверия Вашего ко мне (веры в то, что я не стану нагло лгать Вам в письме) укажите, что Вы не считаете моего ответа укором в сыске (письмо в Редакцию, возможно, должно быть короче, и приложите в «postscriptum’e» прилагаемое официальное письмо мое к Вам[1779]). Подадим друг другу дружески руку в печати через голову клеветников. Я думаю, что это – единственный способ изгладить и мою, и Вашу боль, которую я, быть может, неосторожно (но в совершенном неведении) причинил Вам. И простите меня, Христа ради, за причиненное огорчение: верьте, я очень страдаю: гораздо больше, чем могу это выразить в словах, потому что мне Вас лишиться невозможно, ужасно; наша дружба не должна поддаваться провокации, и, верю, провокация рассеется.
Люблю Вас, обнимаю и остаюсь Вашим верным, преданным другом всегда, всегда, как бы Вы на меня ни смотрели.
Б. Бугаев.[1780]Глубокоуважаемый и неизменно мне близкий г. Вольфинг!Мне приписали заведомо ложное мнение по поводу Вашей блестящей статьи против меня, помещенной в № 5 «Золотого Руна». Я прислал Вам ответ в Редакцию «Золотого Руна». Г. Рябушинский печатно заявил, что в этом ответе я называю Ваш сериозный разбор моих взглядов о музыке «сыском»[1781]. Я Вам привел точные выдержки из моего «Письма в Редакцию Золотого Руна»; предоставляю Вас сказать заключительное слово. Я прошу предать гласности и это письмо к Вам, как знак того, что заведомая неправда не может нарушить наших дружеских отношений.
Примите уверение в моем глубоком уважении к Вашему критическому дарованию.
Остаюсь неизменно преданный
Андрей Белый.РГБ. Ф. 167. Карт. 1. Ед. хр. 54. Помета красным карандашом: «LI». Фрагмент опубликован: ЛН. Т. 92. Кн. 3. С. 295–297. Обоснование датировки см. в примеч. 7.Ответ на п. 141.29–31 августа (11–13 сентября) 1907 г. МюнхенMunchen 11/IX 907.Дорогой друг! Я Вас так люблю, что мне в конце концов наплевать на все формы, приличья, реномэ, литературные point d’honneur’ы[1782] своих и не своих псевдонимов и проч. и проч. Главное это то, что по существу Вы остались со мною. – Это было первым и последним чувством, когда я пробежал Ваше письмо, переправленное мне сюда Анютой из Веймара[1783]. Зная мое отношение к Вам, Анюта от себя отправила уже Вам телеграмму, чтобы Вы остановили печатание моих возражений[1784]. Конечно, бoльшая часть их не может быть напечатана, да и тон не тот. – Ваше письмо пришло как раз перед Валькирией[1785], и я его только бегло пробежал. Прочел же только сегодня. Мне хотелось бы многое Вам написать по поводу Ваших сообщений о литературных делах и скандалах с моим участием и без оного, еще более мне хотелось бы сказать Вам много-много милых слов и угомонить Вас, – но тогда пришлось бы или сидеть сегодня ночь, что я разучился в Германии, или же явиться завтра на Зигфрида[1786] неподготовленным ни литературно, ни музыкально, не говоря уже о том, что мне необходимо дать отзыв[1787] о фестшпилях, так как Руно затратило на мою поездку и на билеты около 240 марок[1788]. С последнего обстоятельства я и начинаю свое деловое письмо. Немедленный разрыв и выход из Руна невозможен для меня; я могу оставить сотрудничество в Руне, если это оказалось бы необходимым, не раньше, как по исполнении принятого на себя обязательства, закрепленного моим словом и редакционным расходом. Пока я занят спектаклями и потом писанием статьи, я всегда могу отвечать на запросы Редакции по поводу конфликта: «мне сейчас пока заниматься этим некогда и не следует». Повторяю, я дал слово написать о фестшпилях, и если бы не оно, я достал бы где-нибудь 240 марок и уплатил бы за сделанные расходы, чтобы чистым выйти из Руна. – В то же время полное молчание Вольфинга немыслимо: вокруг этого имени гудит скандал; Вольфинг является каким-то застрельщиком Руна, после его статьи (так это со стороны, для газетных обывателей) Вотан Мережковский, Фрикка Гиппиус, Логе Брюсов, Доннер Балтрушайтис, одним словом, dii majores et minores[1789] покидают золоторунную Валгаллу[1790]. Итак, я не могу ни говорить, ни молчать, а
